– Прости, – пробормотал Уинстон и, не выпуская ее руку, лишь ослабил хватку. – Пошли, нечего тут стоять и устраивать спектакль для посторонних. Я уже заметил не меньше дюжины отодвигаемых кружевных занавесок.

Он почти волоком потащил ее в сторону Топ Фолда.

– У тебя теперь уже есть постоянное судно, Уинстон? – тепло спросила Эмма, надеясь сбить столь воинственное настроение своего брата.

– Да, – лаконично ответил он.

Не обращая внимания на его холодность, Эмма продолжала расспросы.

– Где оно находится, Уинстон?

– В Скапа Флоу.

– Хорошо, оставь мне свой адрес, чтобы я могла писать тебе каждую неделю. Надеюсь, ты не против?

– Если хочешь…

– Да, я хочу этого. И я дам тебе свой адрес. Ты будешь отвечать мне, Уинстон?

– Да.

Эмма про себя облегченно вздохнула. Она все-таки неплохо знала своего брата, чтобы не принимать его грубоватые ответы близко к сердцу. Чувствовалось, что она все еще сердила его. Оставалось надеяться, что отец не разделяет его точки зрения и не так волнуется из-за нее. А пока она весело сказала:

– Должно быть очень интересно служить на флоте. Можно увидеть мир. А это как раз то, о чем ты мечтал, с самого детства.

Уинстон ничего не ответил, но Эмма заметила подобревшее выражение его лица и с нажимом добавила:

– Это ведь замечательно, правда?

Уинстон не в состоянии был подолгу сердиться на свою любимую Эмму. Он также понимал, что его грубость на самом деле вызывалась растущим внутренним беспокойством. Ему не следовало преждевременно, расстраивать сестру, которую буквально через считанные минуты ждал ужасный удар. Поэтому с напускной веселостью, Уинстон ответил:

– Да, ты права. Это действительно интересно. Мне нравится флот, Эмма, я там многому учусь. Причем не только тому, что относится к морской службе, но и всему, что касается моего дальнейшего образования. Я поставил себе цель многого добиться на флоте, Эмма.

Последние его слова обрадовали Эмму, но прежде, чем она успела открыть рот, чтобы сказать ему об этом, Уинстон прервал ее:

– Я должен сказать тебе одну вещь, Эмма, о которой никому не рассказывал. На первых порах я был слегка напуган.

Глаза Эммы широко раскрылись.

– Ты был испуган? Не могу этому поверить.

Уинстон обрадовался, что ему удалось увести разговор в сторону от ее настойчивых расспросов о семье.

– Да, я был напуган, – признался он, и усмешка скривила его губы. – Была холодная, темная, дождливая ночь, когда я впервые поднялся на борт своего корабля. Именно этой ночью нас перевели из Шортли Баррак, что напротив Харвича, в Ширнесс. Сторожевой катер пришвартовался к линкору, и, поднимаясь по трапу на палубу, я увидел мерцавшие в тусклом свете на носу корабля гигантские латунные буквы. Надпись гласила: «Бойся Бога, чти короля». Я был потрясен до глубины души, испытал прямо-таки благоговейный ужас, Эмма. Эти слова – они были такими многозначительными, такими серьезными. Они таили в себе силу. Я внезапно вспомнил о великих традициях Британского флота, и они ожили в этих словах. Честь, отвага и слава, унаследованные от таких людей, как Дрейк, Рейли и Нельсон. Я понял, что служу своему королю и стране, и ощутил от этого гордость и чувство долга. Этой ночью я впервые отнесся к службе на флоте всерьез, она перестала быть забавой или способом вырваться из Фарли.

Эмму восхитили и одновременно растрогали его слова.

– Я горжусь тобой, Уинстон. Держу пари, что и папа тоже.

Замечание Эммы согнало улыбку с его лица.

– Пошли скорее, – сказал он и широкими шагами пошел прочь. Эмме пришлось почти бежать, чтобы держаться с ним рядом.

– Ну что, папа гордится тобой? – улыбнувшись во весь рот, весело спросила она, не замечая мрачного выражения его лица.

– Я не знаю, – не поворачивая к ней головы, пробормотал Уинстон.

– Ты рассказал ему обо всем? О флотских традициях и своих чувствах? Ему это будет приятно. Он сам во время Бурской войны был хорошим солдатом, и он – большой патриот, ты сам знаешь.

Пытаясь избегать любых разговоров об отце, Уинстон спросил:

– Ну, а как ты, Эмма? Как ты поживала? Я заметил одну вещь: ты стала говорить очень грамотно.

Смутившись, Эмма краешком глаза взглянула на него и шутливо сказала:

– То же самое можно сказать о вас, Уинстон Харт. Ты что же думаешь, я глухая?

– Нет, я так не думаю. Я просто слежу за собой, Эмма. Постоянно. И я не просто хочу научиться говорить по всем правилам. Я собираюсь проходить комиссию. Ты ведь не думаешь, что я собираюсь стоять на месте? Я буду продвигаться по служебной лестнице. Вначале я стану настоящим матросом, потом старшиной. Со временем я думаю стать младшим офицером, а может быть, даже старшим.

– А не адмиралом? – поддразнила его Эмма.

– Я знаю свои возможности, – парировал он, но в голосе его звучала доброжелательность. Он обнял ее за плечи, словно хотел защитить, как когда-то, в далеком детстве. Эмма сразу почувствовала, как он ее любит, хотя и не говорит об этом. Она подумала, до чего же замечательно быть снова вместе с Уинстоном. А через несколько минут она будет обнимать своего отца и маленького Фрэнка, и все станет опять таким, как в старые времена.

Молча они поспешили вниз с Топ Фолда. Когда они подошли к садовой калитке их дома, сердце у Эммы подпрыгнуло в груди от радости, и она, высвободившись из объятий Уинстона, птицей полетела по тропинке, вымощенной плитками. Ее нетерпение было столь велико, что она не заметила горестного выражения, омрачившего лицо брата.

Когда Эмма вошла в дом, Фрэнк сидел спиной к двери и боком к очагу, неотрывно глядя в огонь.

– Ты опять опаздываешь, Уинстон. Тетя Лили устроит концерт, если узнает. Я пытался сохранить твой обед горячим, но он теперь как-то странно выглядит. Вот, посмотри.

Младший брат обернулся. Увидев Эмму, он чуть было не выронил тарелку, которую держал в руке. Губы его задрожали, а серые глаза стали такими огромными, что буквально затопили все его узкое лицо. Он застыл в изумлении, а потом со стуком бросил тарелку на стол и ринулся через комнату к Эмме. Он так стремительно упал в ее раскрытые объятия, что чуть не сбил ее с ног. Эмма прижала его к себе, гладя по голове. Фрэнк заплакал, всхлипывая так, будто сердце его разрывалось. Испуганная и расстроенная Эмма принялась утешать его.

– Фрэнк, любимый, ну не плачь. Видишь, я здесь, живая и невредимая, да еще и с подарками для тебя. Уверена, что они тебе понравятся.

Он поднял к ней свое веснушчатое, залитое слезами лицо и, шмыгая носом, сказал:

– Я соскучился по тебе, Эмма. И вообще я думал, что ты никогда больше не вернешься, никогда.

– Не будь глупышкой. Я буду всегда приезжать сюда, чтобы повидаться с тобой. Я тоже скучала по тебе, Фрэнк. Ну, а теперь прекрати плакать и дай мне снять пальто.

Вошедший Уинстон бросил свою шапочку на стул, и, будучи не в силах без волнения смотреть на Эмму, с отвращением уставился на тарелку с едой. На ней слиплись в непонятную клейкую массу йоркширский пудинг, куски жареного ростбифа, картофельное пюре и брюссельская капуста, залитые быстро густеющей подливкой.

– Что-то мне не хочется есть, – хрипло пробормотал он. Уинстон с испугом ощутил, что самообладание покидает его. Что ему сказать Эмме? Все нужные слова куда-то улетучились, голова его была совершенно пуста.

– Тетя Лили взбесится, если узнает, что ты не стал есть ее обед, – предупредила она его.

Эмма повесила пальто за дверью и вернулась к очагу с хозяйственной сумкой. Она осторожно положила цветы в раковину и достала подарки для Фрэнка, надеясь вызвать улыбку на его унылом личике.

– Вот это все тебе, мой любимый, – сказала она, улыбнувшись, а потом обратилась к старшему брату:

– Мне очень жаль, но я ничего не привезла для тебя, Уинстон. Я не знала, что ты будешь дома на побывке. Но ничего, мне кажется, что это будет тебе кстати. – С этими словами она открыла ридикюль и вынула одну из новеньких фунтовых банкнот. – Возьми это, Уинстон. Купишь себе сигареты и пинту-другую.