– Марк, – прошептал он. – Марк Марьяновский, разрази меня гром, неужели это ты?

– Я, я, голубчик, – продолжал ухмыляться Лже-Моня. – Пополнел, поседел, но тебя, гада, помнить долго буду.

– Миша, ай донт андэстэнд? – спросил Бумба, незаметно принимая боевую стойку. – Зыс мэн ё фрэнд?

Перси Лоуренс быстро осмотрел переулок, но Лже-Моня был пока один.

– Не совсем, – на хорошем английском ответил за Гурфинкеля Марк Марьяновский. – Да, мы знакомы с Мишей ещё по Израилю, но он мне не друг, скорее уж наоборот. Я прав, Михаил?

Гурфинкель побледнел, и, намертво вцепившись в свой чемодан, прижал его к груди.

– Что там у тебя? – спросил Марк. – Ты таскаешься с ним с самого утра. Неужели зелень?

За спинами иностранцев раздались тяжёлые шаги. Друзья обернулись.

В переулок входили пятеро головорезов зверообразной наружности, виденные ими в «Гамбринусе» и принятые за ручных горилл, с которыми так любит фотографироваться детвора. Двое из них были вооружены толстыми железными цепями, остальные держали в волосатых лапах по бейсбольной бите.

– Наверное, ребята хотят узнать, как пройти в библиотеку, – предположил Бумба, понимая, что отбиться от этих горилл у них нет ни единого шанса.

– С зеленью вам придется расстаться, – заявил Марк. – Это будет небольшая компенсация за тот снег, который ты Миша продал эскимосам вместо кокаина, а отвечать потом пришлось мне, твоему подельнику. Помнишь?

– Помню, – мрачно кивнул Гурфинкель, снова порозовев.

– А сам, сволочь, сбежал на Кипр, – продолжал изобличать своего врага Марк. – С моей женой. Чемоданчик, кстати, тоже придется отдать.

– А вот тебе! – закричал Миша, показывая грабителю отставленный средний палец, весьма красноречивый международный жест.

В следующую секунду с громким щелчком из чемодана Мишей был извлечён чёрный автомат УЗИ.

…Всё решилось буквально за какие-то мгновения. Обладавший прекрасной боксёрской реакцией Покровский вырубил Лже-Моню прямым хуком в челюсть. И практически одновременно с этим затрясся в руках Гурфинкеля зловещий автомат, изрыгая из своего механического нутра целый рой смертоносных пуль.

Но Миша не хотел никого убивать. Дав длинную очередь поверх голов, он обратил на удивление быстро соображающих головорезов, в бегство. Через несколько секунд и в переулке снова было тихо.

…Обжигал ладони дымящийся в руках Миши автомат, как и всё на исторической родине евреев сработанный добротно и на совесть. Мирно, аки младенец, распластался на земле Марк Марьяновский, с начинающей синеть гематомой на лбу. Блестела в начале переулка, оброненная одним из головорезов цепь.

– Ну, blin, – с чувством произнёс Бумба. – Не ожидал!

– Я сам от себя не ожидал, – согласился с ним Миша, пряча УЗИ обратно в чемодан, где при ближайшем рассмотрении можно было заметить и портативный гранатомёт «Шмель-8».

– Чуть попозже, – недовольно заявил Перси Лоуренс, окончательно перестав коверкать слова, – ты нам объяснишь, как тебе удалось провезти оружие через украинскую таможню.

– Объясню, объясню, – тяжело вздохнул Гурфинкель, защёлкивая на чемодане маленькие замочки. – Идёмте, поищем другую гостиницу. Наша засвечена.

– А что делать с ним? – Бумба указал на пребывающего в отключке Марка.

– Да ничего не делать, – скривился Миша. – Полежит, оклемается, да домой пойдёт. Думаю, больше у нас с ним проблем не будет.

Собрав гильзы, друзья быстро покинули злосчастный переулок, слыша вдалеке завывания милицейской сирены. Но одесские блюстители правопорядка, как и следовало ожидать, особо не спешили, помня старую мудрую поговорку: «Тише едешь, дальше будешь». В смысле, дольше проживёшь.

… Так рассказывают. А правда ли это, ложь, кто знает?

– Куда путь держишь, храбрый воин? Вижу, у тебя на теле много боевых шрамов.

Старик обратился к Паламеду так неожиданно, что тот, занятый своими мыслями, смог разобрать лишь конец фразы.

– Что?

Тот улыбнулся:

– Я спросил, куда ты держишь путь?

– Возвращаюсь домой, в Истрию, – ответил Паламед.

Меньше всего хотелось ему сейчас вступать со стариком в ничего не значащую пустую беседу.

– Вот так совпадение, – продолжил старик, – я тоже туда плыву, везу груз пряностей.

Паламед промолчал, демонстративно повернувшись в сторону моря. Плавно покачиваясь на волнах, корабль навеивал сонливость, и боль в бедре на время отступила.

– Возвращаешься с войны? – снова спросил старик, видимо, страдающий от отсутствия на корабле благодарного собеседника. Паламед кивнул, думая как бы поскорее избавиться от надоеды.

– Неспокойные времена настали. Не то, что в пору моей молодости: не та теперь Эллада, совсем не та, другая, словно, подменили.

Паламед тяжело вздохнул и, прихрамывая, направился к корме корабля. К его радости старик за ним не последовал.

Снова разболелось проклятое бедро. Не помогали никакие мази. Приходилось каждые три часа менять повязки, но рана не заживала. Вероятно, вражеское копьё было пропитано каким-то редким ядом. Вокруг кровоточащей раны появился зловещий чёрный ореол, предвестник скорой мучительной смерти.

…Паламед знал, что умирает. Но изо всех сил спешил достичь родины, чтобы успеть попрощаться с женой Сиидой и маленьким сыном. Но, видимо, боги распорядились иначе. С каждым днём Паламед становился всё слабее. Он знал, что сделать, когда боль станет совсем невыносимой, знал – и был готов к этому. Верный меч был всегда под рукой. Он-то и принесёт ему избавление от страшных мук.

Все дни, пока он плыл в Истрию, его посещали былые воспоминания: дни молодости, водоворот кровавых битв, из которых ему до сих пор удавалось выходить невредимым. До сих пор…

Особенно часто Паламед вспоминал последнюю, ставшую для него роковой битву. Казалось, он помнит её всю до мельчайших подробностей. Снова и снова видел он смыкающиеся ряды могучих воинов, сияние боевых доспехов и воинственные крики врагов. Там, в этой битве, он был смертельно ранен, и теперь Паламед прощался с жестоким несправедливым миром, отнимающим у него самое драгоценное – жизнь.

Прикрыв глаза, он снова представлял багряное от крови поле боя, несущиеся с рёвом колесницы и тучи стрел, казалось, затмевающие собой само солнце…

…Колесница стремительно приблизилась, глубоко врезавшись в расступающиеся ряды эллинов. Лучник был мёртв. Перегнувшись через деревянный борт, он безвольно болтался на весу, каким-то чудом по-прежнему удерживаясь на борту боевой повозки. Возница неистово понукал лошадей, его шея была залита кровью, а на лице застыла маска холодного безумия.

Паламед, как завороженный, смотрел на приближающуюся смерть. Копье, торчащее в спине мёртвого лучника, плавно раскачивалось из стороны в сторону.

Отскочив, Паламед метнул дротик…

Лошади встали на дыбы. Острие пробило вознице горло. С громким щелчком лопнули поводья, и деревянная колесница с грохотом завалилась на бок.

Паламеда она больше не интересовала. Выхватив меч, он бросился вперёд туда, где был враг. Несколько чёрных стрел отскочило от его щита. Лучники на колесницах били без промаха.

…Громадный загорелый воин возник перед ним из облака пыли, поднятого промчавшейся мимо колесницей. В руках враг держал толстое копьё. Верный щит принял на себя удар. Отведя копьё, Паламед ударил противника мечом в плечо. Воин, злобно зарычав, бросился в сторону. Рана не была смертельной, она лишь распалила дремавшую ненависть – то чего и добивался Паламед. Толстоё копьё снова с силой обрушилось на его щит. Сломалось…

Враг выхватил короткий меч.

Отбросив тяжелый щит, Паламед ринулся на противника: в схватке на мечах ему не было равных. Он упивался поединком. Враг был в ярости, обрушивая рубящие удары на голову противника, но Паламед каждый раз уворачивался, отвечая точными болезненными наскоками. Вырвавшаяся из облака пыли стрела прошла у самого уха Паламеда, и он понял, что пора заканчивать.