Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В первые же месяцы своего воцарения Петр II готовился к торжественному коронованию. Его бабка царица Евдокия давно ожидала внука, живя в московском Новодевичьем монастыре, но тогда еще всевластный Меншиков под разными предлогами откладывал отъезд Петра в Москву. Падение светлейшего князя дало возможность Петру издать указ о коронации.

Вот и хорошо. Уедут российские правители в Москву и тогда…

Шведский министр граф Горн говорил, что наступает самое благоприятное время для того, чтобы отобрать все завоеванное Петром Первым, и очень сожалел об удалении из Петербурга князя Меншикова, в лице которого теперь потерян, может быть, очень важный патрон. Разглашался слух, долетевший аж до Швеции и вносивший некую надежду в умы свейских людей, что, будто у царицы Евдокии есть сын, которого она хочет воцарить, и что живет он скрытно на Дону у казаков. Похоже, речь была о каком-то новом самозванце, но никаких волнений в связи с этим у русских не произошло, и они продолжали чтить второго императора. Даже раскольникам он пришелся по душе, и они говорили, что при нем утвердится истинная вера и будет людям жить добро.

Воцарение Петра II удовлетворяло русских людей всех сословий, Ему можно было смело присягнуть, – это свой, российский, кровный, а не чужеземная баба, перехватившая у него престол. Не было в народе никаких протестов, а потому допытливому до крамольных розысков Преображенскому приказу некого было содержать в своих застенках. Дыба и заплечных дел умельцы бездействовали, и было признано за благо Преображенский приказ вовсе упразднить. Залежавшиеся там дела были разделены между Верховным тайным советом и Сенатом.

Русский народ был доволен происшедшими событиями последних восьми лет, и главной причиной этого довольства был обретенный мир, а в связи с ним ослабились и податные тяготы, и прочие поборы. Не приходилось поставлять рекрутов в армию, перешедшую на мирное положение, отменен был сбор подушной подати во время земледельческих работ, – полегчала жизнь.

Подошел день поездки Петра II в Москву на коронацию. Он тронулся из Петербурга со всем своим двором, и это походило на великое переселение народов. Знатные вельможи, служители всех званий и коллегий сопровождали императора, и Петербург пустел. Пронесся слух, что парадиз будет покинут навсегда, и это увеличивало количество желающих уехать. Возликовали родовитые, которые все еще не могли свыкнуться с неудобствами жизни в северной столице. Да и кто из здравомыслящих мог радоваться сему болотистому, хмурому, дождливому «земному раю»? Выискался в прошлом один такой, неугомонный чудодей, царь Петр Великий. Ну и пускай на веки вечные он тут покоится, а родовитым, стародавним, истинно русским людям родней Москвы да достославных подмосковных мест нет ничего милее. Там их деревни, вотчины, откуда идет доставка всех припасов, не связанная ни с какими затруднениями и лишними расходами, там все свое, нагретое, насиженное и обжитое испокон веков.

Боялись переезда в Москву люди, поверившие в преобразование России, успешно проводимое Петром Великим, и что же ожидает их там, в глухоманной тишине, при удалении от моря, от Европы?.. И среди тех людей – самый видный по государственным делам и по своей близости к молодому императору – его старший друг и воспитатель Остерман.

Одни с надеждой на лучшее будущее, другие – с опасением за настоящее ожидали свидания второго императора с царицей-бабкой Евдокией, которая рвалась к нему и писала великой княжне, своей дражайшей внучке Наталье: «Пожалуй, свет мой, проси у братца своего, чтоб мне вас видеть и радоваться вами; как вы и родились, не дали мне про вас услышать, а не токмо видеть». И писала Остерману о внуке Петре: «Злые люди не давали мне видеть его столько лет, неужели бог за мои грехи откажет мне в этом утешении?» Она, царица-бабка, ждала внучат в Новодевичьем монастыре, где показала бы им могилу схимницы Сусанны, их тетки Софьи. На ее надгробном камне обозначено: «Преставилась 1704 году июля в 3 день, в первом часу дня; от рождения ей было 46 лет, 9 месяцев, 16 дней; во иноцех была 5 лет, 8 месяцев, 16 дней, в схимонахинях переименовано имя ее прежнее София».

В Твери Петр заболел корью и пролежал в постели две недели.

Но всему приходит своя пора. Вот, наконец, и она – первопрестольная, белокаменная. Петр остановился в семи верстах от столицы в загородном доме грузинской царицы. И это опять взволновало бабку Евдокию: «Долго ли, мой батюшка, мне вас не видеть? – писала она внуку. – А я в печали истинно умираю, что вас не вижу. Хотя бы я к вам приехала». И, раздосадованная, – снова Остерману: «Долго ли вам меня мучить, что по сю пору, в семи верстах, внучат моих не дадите мне видеть? А я с печали истинно сокрушаюсь. Прошу вас: дайте хотя б я на них поглядела да умерла».

Петр недоумевал: чего от него хочет и ждет старуха? Деньги ей даны и дворец – тоже. Чтобы предотвратить поток бабкиных излияний и слюнявых поцелуев, внук и внучка пригласили на свидание с ней тетку Елисавету, на которую старуха смотрела искоса, как на сторонницу отцовских нововведений в древнюю русскую жизнь. Досадила бабка Петру, пожурив его за беспутную жизнь и советуя поскорее жениться хоть на ком, пускай даже на иноземке. Петр прервал такой разговор, намереваясь вернуться к уже привычному образу жизни. Свидание хотя и состоялось, но внук «показывал сухость сердца к бабке».

Торжественный въезд Петра в первопрестольную столицу наконец последовал. В трех местах были установлены новые триумфальные ворота, обитые шпалерами и коврами, украшенные эмблемами и картинами, соответствующими сему торжеству. Московский губернатор князь Иван Федорович Ромодановский ввел государя через Спасские ворота в Кремль.

Первые же они пребывания второго императора в Москве были ознаменованы необыкновенными милостями всем Долгоруким, получившим ордена и высокие звания. Князья Алексей Григорьевич и Василий Лукич были назначены членами Верховного тайного совета; князь Иван стал обер-камергером. Они старались неотлучно быть при государе, и никому не было доступа к нему. Сама царица-бабка не могла видеться с царствующим внуком наедине, – Долгорукие присутствовали при их встречах и беседах.

Прошла торжественная коронация, совершенная все тем же архиепископом Феофаном, появились новые генералы и фельдмаршалы; простому народу отпущены недоимки и сбор подушных денег за майскую треть. С виновных сняты штрафы, а преступникам даровано облегчение в наказаниях. Были широко распахнуты двери всех питейных заведений, – Москва торжествовала и в пьяных недостачи не было.

Чтобы отдалить Петра от докучливого наставника Остермана, князь Алексей Григорьевич Долгорукий увозил государя из Москвы, забавляя охотой в лесных подмосковных дачах.

– Чего тебе, милок, голову разным ученьем забивать? Не те дни на дворе. Поедем лучше ко мне в Горенки, там теперь по пороше какая охота будет! Собак там сколько у меня! Захочешь – кормить их станешь, забавляться. И никого из постылых людей там не увидишь, все – свои.

В Горенках, как и в Москве, у Долгоруких было огромное подворье. Кроме господского дома на усадьбе множество надворных построек для прислуги – для поваров и стряпух, пивоваров и конюхов, для доезжачих, стремянных, огородников и истопников и великого множества собак. И много разных нежилых строений – сараев, погребов, конюшен, клетей, амбаров, наполненных разными припасами, привозимыми из деревень. При доме – баня. У каждой дворовой семьи – своя клетушка; посреди двора своя собственная церковь и поповка, жилье причта.

Предложение было заманчивым, и Петр уже видел себя рыскающим по лесам и ложбинам. Так оно потом и случилось. Десятки экипажей тянулись из поместья в поместье, располагаясь на ночлег в лесах или в степях. Охотились на волков, лис и зайцев с английскими собаками; на пернатую дичь – с прирученными соколами и ястребами. Устраивали облавы на медведей, но в них молодой император участия не принимал. Долгоруковские слуги в охотничьих ливреях – зеленых кафтанах с золотой или серебряной перевязью, в красных штанах и в горностаевых шапках справлялись со зверем рогатинами. Эти охоты, сопровождаемые пиршествами, были в старом московском духе и как бы воскрешали восточно-азиатские нравы по желанию князей Долгоруких, задававшихся целью навсегда отбить у своего молодого повелителя вкус к петербургской жизни.

53
{"b":"487","o":1}