- Иголка с ниткой на кухне, только Вы вряд ли найдете. Я сейчас принесу.
- Но тогда Вы с закрытыми глазами идите, - потребовал Дмитрий Дмитриевич. - Мы же еще не в таких отношениях…
Эмма Ивановна без страха вошла в комнату и остановила взгляд на Дмитрии Дмитриевиче, стоявшем в трусах и прикрывавшем пижамными брюками мужские части тела.
- Я не умею ходить с закрытыми глазами. У меня от этого голова кружится… Да перестаньте Вы так нервничать - что я, по-Вашему, мужчину в трусах не видела?
- Не знаю, - призадумался мужчина-в-трусах, одновременно рдея, как венгерское яблоко.
- Давайте штаны, я сама пришью. Пуговица где?
- Потерялась… - Протягивая брюки, Дмитрий Дмитриевич стыдливо соединил пухлые колени.
И вдруг Эмма Ивановна начала хохотать. Не смеяться, заметьте, - хохотать, и не нервически, а от всей души. Неизвестно откуда пришел хохот этот - внезапный, как почтальон. Она в упор смотрела на гостя и просто-таки умирала от смеха. А тот совсем сначала скис, однако через минуту уже тоже улыбнулся… заулыбался, заулыбался и неожиданно, прежде всего для себя, залился тоненьким смехом, время от времени попискивая. Он все-таки удивительно был похож на щенка, ну вылитый щенок! Насмеявшись, они внимательно посмотрели друг на друга - и внезапно смутившаяся наконец Эмма Ивановна отправилась на кухню пришивать пуговицу к штанам. Дмитрий Дмитриевич кряхтел одиночестве, потом сказал:
- Я, извиняюсь, опять забыл, как Вас зовут…
"Склероз… Склеротик еще!" - с непонятной радостью подумалось ей.
- Прошу Вас запомнить: Эмма Ивановна Франк. Постарайтесь, пожалуйста, не спрашивать больше. Эмма Ивановна Франк, 1918 года рождения, немка, беспартийная, незамужняя. - Она сделала паузу и с удовольствием произнесла: - Певица.
- Спойте, пожалуйста, мне какую-нибудь песню, - быстро среагировал гость и умолк, судя по всему собираясь слушать.
- Какую же песню Вы хотели бы услышать, драгоценный Дмитрий Дмитриевич Дмитриев? - Она вернулась с его штанами.
- Можно вас попросить, - обиделся тот и от обиды стал надевать штаны прямо посреди комнаты, - не употреблять моей фамилии: у вас это как-то легкомысленно получается.
- Пардон, - извинилась по-французски Эмма Ивановна. - Так какую же песню?
- "Миллион алых роз", - размечтался Дмитрий Дмитриевич, окончательно облачась в чешскую свою пижаму: причем, стало ясно, что пижам до этого он не носил никогда, поскольку вел себя в ней, как если бы на нем был надет фрак.
- Это не мой жанр, - улыбнулась Эмма Ивановна. - Я исполняю старинные романсы.
- А-а, - разочаровался Дмитрий Дмитриевич, упихивая вещи в чемодан. - Ну… тогда можно не петь.
- Я и не собираюсь, - успокоила его Эмма Ивановна и отвернулась к окну.
- Ой, я, кажется, не то сказал…Вы пойте, конечно, я не против!
- Ни за что! - отрезала она и пошла разогревать суп, наказав гостя паузой - достаточной, чтобы воспитать целую гимназию.
Они и суп ели молча. Дмитрий Дмитриевич даже не поднимал глаз от тарелки, с отчаяньем наблюдая за собой, как быстро он ест. Однако после супа отчаянье почему-то пропало - более того, начал он поклевывать носом и даже всхрапывать. Продолжая педагогический террор, Эмма Ивановна без единого слова вымыла посуду, потом нечаянно поймала Дмитрия Дмитриевича за его занятием и улыбнулась. Они перешли в комнату. Гость зевал как заведенный.
- Я всю ночь не спал от волненья перед встречей. Вы извините меня за мой сон сейчас, это неделикатно я делаю.
- Вот Ваша кровать… то есть диван, можете укладываться.
- Только я постельного белья не привез. Я думал, Вы скажете нам надо вместе спать.
- Этого-то уж я Вам никогда не скажу! - возмутилась Эмма Ивановна, готовая было к примирению. - Не пугайтесь, пожалуйста.
- А чего мне пугаться? - расхорохорился сонный Дмитрий Дмитриевич. - Я на своем веку не с одной женщиной спал.
- Думаю, что на Ваш век и хватит, - закрыла тему Эмма Ивановна и поинтересовалась: - Вам руки не надо перед сном помыть?
- Да у меня чистые. - Гость проверил. - Мне вот в уборную хочется - это да. У Вас совмещенная?
- Отдельная, - отчеканила Эмма Ивановна.
- Это я люблю, в Воронеже тоже отдельная была. А то все время кажется, что пока ты там, так сказать, сидишь, кому-нибудь обязательно руки мыть надо.
И бодрым, как ни странно, шагом направился Дмитриев Дмитрий Дмитриевич в туалет - словно в бой, на штурм, в поход! Только что военных песен не пел… и из ружья не стрелял. В ванную пошел все-таки, но по-другому уже, миролюбивее. Там долго фыркал, плевался, вылез мокрый, полотенце попросил. Лег в приготовленную постель, сказал: - Бывайте, - и уснул с пол-оборота.
Эмма Ивановна посидела на кухне, выпила цитрамон: голова разболелась. От цитрамона голова не прошла. Давление подскочило, наверное. Плохо. Это она понервничала - и было, между прочим, от чего. Жизнь, в общем-то, рушилась… не шуточное дело! Значит, что же - обед надо на завтра варить? И не овощной, между прочим, супчик, вроде сегодняшнего, а какой-нибудь борщ там… наваристый. С костью во всю кастрюлю - этой, как ее… мозговой. И на второе - ой, второе теперь будет!.. - опять же мясо. Да, мясо-по-домашнему. По-домашнему… ужас. И компот. Ну уж компот - это дудки. Без компота обойдется… Она закрыла глаза, опустила голову на руки - и нечаянно задремала, даже уже снилось что-то: облако такое пушистое, белое. И вышел из облака этого Дмитриев Дмитрий Дмитриевич с винтовкой, стал стрелять и кричать: - Компот давай, пора! - Пришлось вздрогнуть и проснуться. Из комнаты в кухню и обратно, как маленькая тележка на многих колесиках, катался не то чтобы оглушительный, но густой и вместе рассыпчатый храп - именно того самого тембра, который лучше всего улавливает человеческое ухо. "Восхитительно", - вслух сказала Эмма Ивановна и пошла на храп с намерением прекратить его раз и навсегда, но в темноте наткнулась на что-то: прямо под ноги в освещенную переднюю снова вывалилась куча белья - все та же. Замачивая белье, поймала себя на том, что напевает: "Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты…"
"Деградируем?", - спросила и взглянула в зеркало: оттуда смотрело моложавое лицо - и написано на лице этом было немыслимое, бурное счастье.
