Чайник вскипел быстро, как никогда. И заварился, и настоялся -все в одну минуту. Пожалуй, идти туда пора… Тут где-то конфеты были коробочка и пачка какого-то печенья. Почему неизвестно, но все хотелось унести за один раз - и удалось. Бухнула чайник на стол, почти уронила печенье с конфетами.
- Балуйтесь, - сказала и добавила: - Озорник.
Дмитрий Дмитриевич сконфузился весь и за стол не садился - стоял около.
- Сесть бы Вам, Дмитрий Дмитриевич, а?
- Это можно, - согласился тот, помявшись. - В ногах правды нет.
Мудрый… Будет пословицами говорить, афоризмами. Кладезь, небось, мудрости. Ну, уселся наконец. Жалкий такой… уселся и в комочек съежился.
- Вы чего так съежились, Дмитрий Дмитриевич?
- Стесняюсь еще.
Непосредственный… Скоро перестанет, наверное, стесняться - такое начнется, держись! У меня только пятки замелькают… Но пока стесняется. Чай, вон, остывает - не притронется.
- Ну, Дмитрий Дмитриевич!..
- А?
- Чай же надо пить: холодный невкусно.
- Вы первая начинайте.
Торгуется… Да-а, не жизнь будет - малина. И на меня смотрит: сделаю глоток - как начнет из блюдца баловаться!.. Начал уже: ух, до чего ж замечательно балуется - загляденье просто. Разрозовелся весь, головушка взмокла… Бедная ты Эмма Ивановна Франк!
- Зовут-то Вас не помню как. У меня только адрес записанный.
- Эмма Ивановна меня зовут. Эмма Ивановна Франк.
- Спасибо, Эмма Ивановна. Имя у Вас красивое, нерусское вроде.
- Немецкое. Вы вот… печенье берите.
Дмитрий Дмитриевич ел печенье так, как будто и не печенье это вовсе было, а, скажем, картофель-жареный-фри, ухватывая сразу по две, а то и по три печенины.
"Голодный! - затосковала Эмма Ивановна. - Надо бы супом его накормить, а я чай даю…"
- Я вообще-то мало кушаю, - отрекомендовался тот. - А сейчас - это потому что волнуюсь сильно. Не знал ведь, как Вы меня встретите. Может, думаю, совсем забыли; скажете - не знаю, мол, такого; придется назад уезжать.
У Эммы Ивановны защипало глаза: Дмитрий Дмитриевич был похож на щенка.
- Вас невозможно забыть, - сказала она с трудом.
- Правда? - обрадовался гость. - Мне это лестно. - И стал дальше печенье есть.
А Эмма Ивановна вдруг поняла, что когда женщина хочет есть - это как-то не бросается в глаза, но голодный мужчина представляет собой зрелище невыносимое, невыносимое…
- Мы с Вами немножко погодя супчику поедим, ладно? Сейчас пока червячка заморили, а потом супчику… колбасы пожарю…
- Это можно… тьфу, черт, опять забыл, как Вас зовут!
- Эмма Ивановна Франк.
- Ах, вот что… Ну, извиняйте. А внук - он ничего у меня, вы плохо не думайте. Положительный человек, два года - как один день, от звонка до звонка оттрубил, сержант теперь. Сержант Дмитриев. Я и подумал: квартира-то у нас двухкомнатная казенная, раньше мы с ним в одной комнате жили, а теперь он уж большой вырос - девушка объявится хорошая или что… куда ж я им? Поеду, думаю, в Москву, буду у Вас жить, чтоб молодых не стеснять. Так вот и решил… Правильно решил-то? - И поднял на Эмму Ивановну крохотные глазки свои.
- Правильно, все Вы правильно решили. Вместе веселее, у меня квартира большая.
- Метраж… метра сорок два будет?
- Наверное. По-моему, сорок два и есть.
- У меня глаз как алмаз. А я, если что, и за квартиру платить могу: пенсия-то большая, к восьмидесяти рублям подбирается. Вот только им в Воронеже разве что помогу когда.
- Спасибо, Дмитрий Дмитриевич, но в деньгах нет недостатка.
- Да я уж вижу. В человеческом разговоре недостаток наблюдается, но это мы поправим, дело нехитрое.
- Нехитрое? - Эмме Ивановне ужасно хотелось плакать: сил не было как хотелось!
- А чего же? Из дому меня легко отпустили: поезжай, говорят, раз у ней к тебе такая любовь. Я сказал, что без глупостей жить будем. Ну, если что когда позволю, Вы уж не серчайте.
И заплакала Эмма Ивановна Франк - ничего не поделаешь: слеза, как и пуля, - дура… Не навзрыд, конечно, заплакала, а так, тихонько.
- Я хозяйственный, - утешал ее Дмитрий Дмитриевич. - В магазин там или починить что - это я всегда. Ой, - спохватился, - я же подарочек… сувенир воронежский! - Из чемодана вывалилась куча нестираного белья, потом появилась небольшая коробочка. - Это вам.
- Спасибо. - На коробочке было написано "Воронежский сувенир" - точь-в-точь как обещал Дмитрий Дмитриевич, - а оказался в ней утюг.
- Утюг, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Хороший утюг. Самый лучший утюг из всех возможных утюгов.
- А то я думал-думал, что бы такое вам привезти, - прервал ее медитацию Дмитрий Дмитриевич. - Мне говорят, книга - лучший подарок.
- Нет, - сквозь слезы возразила Эмма Ивановна. - Лучший подарок - утюг. - Она промокнула глаза галстуком платья.
Дмитрий Дмитриевич заулыбался, горячо заговорил о чем-то, а Эмме Ивановне вдруг показалось невероятно странным слово "утюг": утюг, утюга, утюг, утюгу… Утюг вплыл в сознание, как огромный корабль вроде лайнера или крейсера, произвел там чудовищные разрушения и застрял. До слуха долетали обрывки длинной и подробной, подро-о-о-бной истории о том, как Дмитрий Дмитриевич покупал подарок, как сомневался, как долго не решался выбрать…
- Можно я переоденусь? - неожиданно услышала она сквозь утюг и мужественно произнесла:
- Конечно, что за вопрос!
- Только Вы отвернитесь, ладно? Я еще к Вам не совсем привык. - Дмитрий Дмитриевич смутился, как девушка, причем страшненькая. - Или нет… я лучше в туалете переоденусь.
- Господь с Вами! - замахала руками Эмма Ивановна. - Не нужно этого… в туалете. Я ведь могу и выйти. - И вышла в другую комнату.
За дверью переодевающегося долго слышалось пыхтенье. Потом Дмитрий Дмитриевич полупросунулся в комнату к Эмме Ивановне.
- Иголочки с ниточкой не найдется у Вас? - В дверном проеме убедительно заколыхались полосатые штаны.
Уменьшительно-ласкательное отношение к иголке с ниткой растрогало Эмму Ивановну.
- Что там случилось? Я не понимаю по штанам: мне их видно плохо.
- Да вот же! - Дмитрий Дмитриевич развернул штаны как знамя. - Пуговица оторвалась, а мне пока стыдно перед Вами в таком виде.
Он все время говорит "пока"… ах да, мы же с ним отныне вместе - вместе до самой смерти!
