— Не думаю, что вы ожидаете положительного ответа, но мне бы хотелось знать, почему вы ходили в Ричленд. Вы ведь, ходили туда, исключительно чтобы встретиться с Атисом Джонсом?

— Я знал его маму и ее сестру. Я жил по соседству с ними, вниз по Конгари.

— Они исчезли.

— Да.

— Вы знаете, что с ними произошло?

Терезий не ответил. Вместо этого он разжал пальцы на кресте и подошел ко мне ближе. Я не стал отступать назад: мне ничто не угрожало со стороны этого человека.

— Вы задаете вопросы о живых, не так ли, сэр?

— Надеюсь.

— Какие вопросы вы задавали мистеру Нортону?

Я ждал. Обнаружилось что-то, чего я не понимал, какой-то провал в моих знаниях, который Терезий пытался заполнить.

— А какие вопросы мне надо было задать?

— Вам надо было спросить, что произошло с мамой и тетей мальчика.

— Они пропали. Эллиот показал мне вырезки из газет.

— Возможно.

— Вы думаете, они умерли?

— Вы начали не с того конца, сэр. Может быть, они умерли, но не исчезли.

— То есть?

— Может быть, они умерли, — повторил он, — но они не ушли с Конгари.

Я покачал головой. Уже второй раз за сутки кто-то рассказывает мне о привидениях на Конгари. Но привидения не берут в руки камни и не используют их, чтобы разбить голову молодой женщине.

Дождь вокруг нас прекратился, стало прохладнее. Слева я увидел, как Малютка Энди приближается к нам со стороны дороги. Он взглянул на меня, пожал плечами, затем закурил другую сигарету и направился обратно — туда, откуда пришел.

— Вы знаете о Белой дороге, сэр?

Я отвлекся на Энди, и теперь оказалось, что Терезий стоит прямо передо мной, лицом к лицу. Я чувствовал запах корицы в его дыхании. Инстинктивно я отодвинулся от него.

— Нет. А что это?

Он еще раз взглянул на свои ноги и шрамы на лодыжках.

— На пятый день, — сказал он, — после того, как они привязали меня к колышку, я увидел Белую дорогу. Асфальтовое шоссе заискрилось, и вдруг будто кто-то вывернул мир наизнанку. Черное стало белым, белое — черным. И я увидел перед собой Дорогу, и работающих людей, разбивающих камни, и охранников, сплевывающих изжеванные табачные листья в грязь.

Он теперь говорил как проповедник, читающий Ветхий Завет, его мысли были заполнены образами того, что он видел когда-то, будучи в состоянии близком к помешательству от палящих лучей солнца, с телом, привязанным к столбу веревками, врезающимися в его плоть.

— Но я видел и другое. Я видел фигуры, которые двигались между ними, — женщины и дети, старые и молодые, мужчины с петлями на шее и следами от пуль на теле. Я видел солдат, ночных всадников, женщин в очень-очень красивых платьях. Я видел их всех, сэр, живых и мертвых, вместе, плечом к плечу идущих по Белой дороге. Мы думаем, что они ушли, но они ждут. Они рядом с нами все время, и они не остановятся, пока не свершится справедливость. Вот это и есть Белая дорога, сэр. Это место, где правосудие свершилось, где мертвые и живые идут рядом.

С этими словами он снял свои темные очки, и я заметил, что его глаза изменились, возможно, из-за солнечного света: ярко-голубая радужка потускнела, покрылась белой сетью, как будто паук набросил на них свою сеть.

— Вы еще не знаете этого, — прошептал он, — но вы уже вступили на Белую дорогу, и вам лучше не сходить с нее, потому что то, что ждет в кустах по обочинам Дороги, намного хуже всего, что вы можете себе вообразить.

Это не давало мне никакой зацепки. Я хотел знать больше о сестрах Джонс и о причинах, почему Терезий обратился к Атису, но, по крайней мере, Терезий говорил со мной.

— А вы и их видели, этих тварей в кустах?

Казалось, он некоторое время изучал меня. Я думал, что он пытается понять, не смеюсь ли я над ним, но я ошибался.

— Я видел их, — сказал он, — они были как темные ангелы.

Больше он мне ничего не рассказал, по крайней мере, ничего полезного. Он знал семью Джонс, видел, как подрастали их дети, как Эдди забеременела в шестнадцать лет от бродяги, который спал с ее матерью и стал отцом Атиса. Имя этого бродяги было Дэвис Смут. Друзья прозвали его Сапогом за то, что он любил носить ковбойские сапоги. Но все это я уже знал, потому что Рэнди Буррис рассказал мне об этом, как рассказал и о том, что Терезий отсидел почти двадцать лет в Лаймстоуне за убийство Дэвиса Смута в баре в Гадсдене.

Крошка Энди возвращался, и на сей раз у него был такой вид, будто он не собирался совершать еще одну прогулку. Терезий поднял свои ведро и швабру, чтобы вернуться к работе.

— Почему вы убили Дэвиса Смута, Терезий?

Мне было интересно, появится ли на его лице выражение раскаяния, и услышу ли я покаянную речь, что он больше не тот человек, который отнимает жизнь у другого. Но он не сделал попытки объяснить свое преступление ошибками прошлого.

— Я просил его о помощи. Он отказал. Мы начали ругаться, и он вытащил нож. Потом я убил его.

— О какой помощи вы его просили?

Терезий поднял руку и помахал ею из стороны в сторону, отказываясь отвечать.

— Это осталось между нами и Богом. Спросите мистера Нортона, и, возможно, он будет в состоянии ответить вам, почему я стал разыскивать старого Сапога.

— Вы рассказали Атису, что убили его отца?

Он покачал головой:

— Нет, зачем мне делать такие глупости?

С этими словами он вернул очки на переносицу, пряча свои странные глаза, и оставил меня стоять под дождем.

Я позвонил Эллиоту из своего номера в тот же день. Его голос звучал устало. Должно быть, в этот момент он не испытывал ко мне горячей симпатии.

— Плохи дела на работе?

— У меня юридическая хандра. А у тебя?

— Просто плохой день.

Я не стал упоминать о Терезии в разговоре с Эллиотом в основном потому, что до сих пор не узнал от него ничего полезного, но я получил показания еще двоих свидетелей, после того как покинул «Лэп-Ленд». Один из них был вторым двоюродным братом Атиса Джонса, «богобоязненным» мужчиной, который не одобрял стиль жизни Атиса, его пропавших матери и тети, но при этом очень любил ошиваться вокруг дешевых притонов, уж конечно не затем, чтобы обсудить с гостеприимными девицами последнюю воскресную проповедь в местной церкви. Его сосед сказал мне, что он, скорее всего, в «Болотной крысе», там я его и разыскал. Он вспомнил, как Атис и Марианна Ларуз уходили, а он все еще оставался в баре, «усердно молясь за всех грешников», когда Атис вернулся с кровью и грязью на руках и лице.