Оглядываясь назад, я вижу определенную закономерность в том, что произошло: странное совпадение различных обстоятельств, ряд возникших связей между внешне разрозненными событиями, происшедшими в прошлом. Мне припомнились соты, образованные несовершенными историческими слоями, сходство между прошлым и тем, чему принадлежит настоящее, и я стал что-то понимать. Мы заложники не только нашей истории, нашей судьбы, но и судеб тех, с кем мы избрали разделить свою долю. Нет ничего удивительного, что наше прошлое — Эйнджела и Луиса, Эллиота и мое — оказалось переплетено не меньше, чем наши связи в настоящем; власть его была столь сильной, что фактически прошлое начало преобладать, стало основной движущей силой событий в настоящем, пятная и невиновных и виноватых, затягивая их в мутные воды, раздирая в трясине Конгари.

И в Томастоне обнаружилась первая ниточка, которой было суждено появиться.

Большинство строений в Томастоне, штат Мэн, выглядели для тюрьмы весьма внушительно, надежно. Или, по крайней мере, обнадеживающе в глазах постороннего наблюдателя. Каждый, кто появлялся в Томастоне с перспективой провести в заключении немало лет, скорее всего, ощущал упадок духа при первом же взгляде на тюрьму. Его встречали высокие, мощные стены и та особая солидность, которая появляется после того, как здание несколько раз горело и столько же раз восстанавливалось с тех пор, как было построено, а случилось это в двадцатых годах девятнадцатого века. Томастон выбрали для постройки государственной тюрьмы, поскольку он был близок к побережью и до него можно было доставлять заключенных по воде, но сейчас ресурс здания был практически исчерпан. Исправительное учреждение штата Мэн (Супермакс) открыли в 1992 году в нескольких милях от старого Томастона. Оно было предназначено для содержания наиболее опасных преступников, в том числе и пожизненного, а также для уголовников с серьезными проблемами и отклонениями в поведении. Новая государственная тюрьма в недалеком будущем должна быть открыта неподалеку. А до тех пор Томастон остается приютом для четырехсот человек; одним из его узников после попытки самоубийства стал преподобный Аарон Фолкнер.

Я вспомнил слова Рейчел, когда она услышала о том, что Фолкнер, вероятно, пытался покончить с собой.

— Очень странно, — заметила она. — Он принадлежит к другому типу.

— Тогда почему он так поступил? Вряд ли это был вопль души.

Она прикусила губу.

— Если он предпринял эту попытку, значит, у него была какая-то цель. Из газетных репортажей можно понять, что раны на руках были глубокие, но не представляли немедленной угрозы жизни. Он перерезал вены, а не артерии. Человек, который действительно хочет умереть, поступает по-другому. По каким-то причинам он хотел выбраться из Супермакса. Вопрос — почему?

По всей видимости, у меня будет возможность задать вопрос ему самому.

Я отправился в Томастон после того, как Эйнджел и Луис уехали в Нью-Йорк. Оставив машину на парковке для посетителей, я вошел в приемную и назвал старшему дежурному свое имя. Позади него, за металлическим детектором, виднелась стена из тонированного стекла. За ней размещался пункт наблюдения за посетителями, видеокамеры, система сигнализации. Ком-вата для досмотра располагалась перед комнатой для свиданий. В других обстоятельствах для личного свидания с одним из обитателей заведения меня проводили бы именно туда. Только сейчас были особые обстоятельства, а преподобный Аарон Фолкнер не был обычным заключенным.

Подошел другой охранник, чтобы сопровождать меня. Я прошел сквозь детектор, прикрепил к пиджаку пропуск, и меня проводили к лифту на третьем этаже, где находилась администрация. Эту часть тюрьмы называли «мягкий сектор»: здесь заключенные могли появляться, но только в сопровождении охраны; от «жесткого сектора» его отделяла система двойных стеклянных дверей: они не могли открываться одновременно, так что, если бы даже преступнику удалось преодолеть первую дверь, вторая осталась бы запертой.

Начальник службы охраны, полковник, и начальник тюрьмы уже ждали меня. За последние тридцать лет режим содержания заключенных в этой тюрьме несколько раз менялся: от строгого, даже сурового, до недопустимо либерального, что всячески осуждалось охранниками старой закалки. В конце концов был установлен некий промежуточный вариант. Другими словами, заключенные больше не могли плеваться в посетителей, и можно было спокойно ходить среди обитателей, что, с моей точки зрения, было абсолютно приемлемым.

Раздался звук сирены, что означало окончание прогулки, и я увидел через окно, как заключенные в синих комбинезонах направляются через двор в свои камеры. Томастон занимал территорию размером в восемь-девять акров, включая Халлер-Филд, где зеки занимались спортом в окружении отвесных каменных стен. В дальнем его конце не отмеченное никаким знаком находилось место, где раньше приводили в исполнение смертные приговоры.

Начальник тюрьмы предложил мне кофе, а сам нервно вращал свою чашку, предварительно поспешно опустошив ее. Полковник, очень внушительного вида мужчина, подстать заведению, охрану которого он возглавлял, оставался молчаливым и неподвижным все время нашего разговора. Если он и испытывал тревогу, подобно начальнику тюрьмы, то никак этого не показывал. Его звали Джо Лонг, и его лицо было безучастным, как у индейца в сигарной лавке.

— Вы понимаете, что это чрезвычайно необычно, мистер Паркер, — произнес начальник тюрьмы. — Все посещения проходят в специальном помещении, предназначенном для этого, а не перед решеткой тюремной камеры. К нам редко обращается представитель прокуратуры с просьбой организовать подобную встречу.

Он остановился и ждал, что я отвечу.

— По правде говоря, я бы предпочел здесь не появляться. Я не хотел бы встречаться с Фолкнером снова, до суда во всяком случае.

Они переглянулись: