— Вы к нам надолго?

— Нет.

— Значит, больше мы не увидимся...

— Может быть, нет.

Чернокожий сказал это таким тоном, что Цеберт оторвал взгляд от кассового аппарата и посмотрел на него; его ладони вспотели. Большим пальцем он подбросил четвертак и снова поймал его, прежде чем опустить в кассу. Высокий просто стоял по другую сторону стола, но в горле у Цеберта образовался ком, и он не мог понять почему. Казалось, перед ним не один человек в черной рубашке и с южным акцентом, а где-то за спиной есть еще незримый посетитель, перекрывший ему кислород.

— А может, мы как-нибудь заедем, — продолжал чернокожий. — Вы все еще будете здесь?

— Надеюсь, — пробормотал Цеберт.

— Как думаете, вы нас узнаете?

Вопрос был задан мягко, с тенью улыбки, но ничто не могло исказить его смысл.

Цеберт сглотнул.

— Мистер, — выдавил он, — я вас уже забыл.

Услышав это, высокий чернокожий парень кивнул и удалился вместе со своим компаньоном. Цеберт начал дышать только тогда, когда их машина скрылась из вида и тень от вывески вновь легла на пустую стоянку.

И, когда через пару дней приехали полицейские и стали задавать вопросы, Цеберт только качал головой и говорил, что ничего о них не слышал. Много людей проезжают здесь к 301-му шоссе или же по направлению к столице штата непрерывно, как в аттракционах Диснейленда. И, кроме того, все эти черные ребята на одно лицо, сами знаете. Он угостил полицейских кофе с печеньем и пожелал им счастливого пути. После чего, уже второй раз за неделю, вздохнул спокойно.

Цеберт окинул взглядом визитки, покрывающие почти всю поверхность стен, нагнулся и сдул пыль с одной из стопок. На карточке было имя — Эдвард Боутнер. Как свидетельствовала надпись на карточке, он продавал запчасти в Хаттисбурге, на Миссисипи. Если он когда-нибудь снова заедет сюда, сможет взглянуть на свою карточку. Так что она останется здесь, потому что старина Эдвард хотел, чтоб его помнили.

Но Цеберт не запоминал тех, кто этого не желал.

Конечно, он был дружелюбным человеком и законопослушным гражданином, но идиотом — никогда.

Черный дуб стоит на склоне на северной окраине зеленеющего луга; на фоне залитого лунным светом неба его ветви похожи на кости. Это очень старое дерево; кора его толстая и посеревшая, глубокие борозды испещряют ее по всей длине ствола. Все оно походит на окаменелый реликт давно ушедших времен. В некоторых местах внутренний слой коры стал виден; от них исходит горьковатый запах. Блестящие зеленые листья особенно густо растут именно там: уродливые, длинные и узкие, с частыми щетинками по краям.

Но это не настоящий запах черного дуба, что стоит на краю Адас-Филд. В теплую ночь, когда мир затихает и лунный свет бледно озаряет выжженную под кроной дерева землю, черный дуб издает другой запах, чуждый этому виду деревьев. Это запах бензина и горящей заживо плоти, человеческих испражнений и опаляющихся волос, плавящейся резины и хлопка. Это запах мучительной смерти, страха и отчаяния, последних минут жизни, прожитых в окружении смеющихся и глумящихся зевак.

Стоит подойти поближе, и можно увидеть, что нижние ветви потемнели и обуглились. Присмотритесь, и вы заметите на стволе раздвоенную отметину искусственного происхождения, которая теперь еле заметна, но раньше, очевидно, выделялась. Человека, который оставил эту отметину, последнюю в своей жизни, звали Уилл Эмбри; у него были жена и ребенок, работа в бакалейной лавке, где он получал один доллар в час. Его жену звали Лила Эмбри, урожденная Ричардсон. Тело ее мужа, принявшего страшную муку, когда его обутые в ботинки ноги с такой силой забились о ствол, что он сорвал с него кору и оставил на нем глубокую рану, так и не было ей возвращено. Его останки были сожжены, а обугленные кости толпа разобрала на сувениры, после чего жене послали фотографию умирающего мужа, где он с перекошенным от боли лицом взирал на поднимающееся по его ногам пламя. Впоследствии Джек Мортон из Нэшвилла напечатал пятьсот таких, чтобы использовать как открытки. Остатки плоти сожженного были сброшены в болото, на корм тамошним обитателям. Рана, нанесенная дереву Уиллом Эмбри, так и не заросла. Неграмотный человек, он оставил свою метку на единственном памятнике, и она выглядит так же неистребимо, как если бы ее вырезали на камне.

На этом старом дереве попадаются места, где уже никогда не вырастут листья. Бабочки не садятся на него, птицы не вьют гнезда в его ветвях. Желуди, падая на землю, не прорастают, а просто разлагаются. И даже вороны воротят нос от этого гнилья.

Ствол оплетен лозой. Ее листья широки, а из каждого уплотнения растет пучок цветов. Их запах отдает гниением, и при свете дня цветы покрыты мухами. Это Smilax herbacea — могильный цветок. Другого такого не найти на протяжении сотен миль. Как и черный дуб, оно единственное в своем роде. Два организма сосуществуют здесь, на Адас-Филд: сапрофит и паразит — один питает себя за счет дерева, другой — за счет дав но умершего человека.

Песня, которую поет в ветвях ветер, переполнена жалостью, болью и смертью. Она взывает к невозделанным полям и однокомнатным хибарам, сквозь акры кукурузы и белые облака хлопка. Она взывает к живым и мертвым, и старые привидения неторопливо откликаются на ее мотив.

А сейчас виднеются огни на дороге. Сейчас 17 июля 1964 года, и они собираются.

Они едут посмотреть на горящего человека.

* * *

Верджил Госсард вышел на парковку позади таверны Малыша Тома и звучно рыгнул. Тучи сгущались у него над головой, освещенные желтым диском луны. К северо-западу был виден хвост созвездия Дракона, ниже — Малая Медведица, выше — Геракл, но Верджил не принадлежал к тем людям, которые смотрят в ночное небо, — его взгляд был устремлен вниз, туда, где можно было волей случая найти десятицентовую монету. Так что мир звезд оставался для него неведомым. Из кустов раздавался стрекот полевых сверчков, звучавший в ночи сиротливо, не потревоженный ни шумом проезжающих машин, ни голосами людей из близлежащих домов, потому что большинство давно разъехались, поселившись в более приличных условиях. Цикад уже не было слышно, скоро леса погрузятся в зимнюю тишину. Верджил ожидал ее с нетерпением: он не любил насекомых. Сегодня нечто похожее на зеленоватую корпию проползло по его руке, пока он лежал в постели, и он почувствовал укол, когда невидимый охотник, ползающий по простыням, укусил его. Через секунду тот был уже мертв, но укушенное место все еще чесалось. Помнится, тогда Верджил хорошо запомнил время, когда пришли эти люди — зеленые цифры на электронных часах показывали 21:15, — и рассказал об этом полиции.