Но были и другие сферы его жизни, которые Эйнджел был не в силах контролировать. Ему не было позволено выбрать себе маму, которая исчезла из его жизни, когда он еще передвигался на четвереньках. Ее имя не появилось в брачном свидетельстве, а ее прошлое было пустым белым листом и таким же неприступным, как стены тюрьмы. Она называла себя Марта — вот и все, что он знал о ней.

Еще хуже было то, что Эйнджел не мог выбрать себе папу, а его отец был плохим человеком: пьяница, мелкий воришка, лентяй, одиночка, который держал собственного сына в грязи, кормил его по утрам хлопьями и едой из фаст-фуда, если вообще вспоминал о нем, и усиленно изображал радость от процесса кормления чада. Плохой Человек. Эйнджел никогда не звал его отцом, даже про себя, а уж тем более папой.

Только Плохой Человек.

Они жили в доме без лифта на Дегроу-стрит, близ набережной у Коламбия-стрит в Бруклине. В конце девятнадцатого века это место стало домом для ирландцев, которые работали на ближайшем причале. В 1920 году к ним присоединились пуэрториканцы, и с этого момента Коламбия-стрит практически не менялась до окончания Второй мировой войны, но район ко времени рождения мальчика уже пришел в упадок. Открытие скоростной трассы между Бруклином и Куинсом в 1957 году отделило рабочий квартал Коламбия-стрит от более зажиточных районов Коббл-Хилл и Кэррол-Гарденс. Планы строительства коммерческого порта для контейнерной перевозки грузов в этом районе привели к тому, что многие жители, продав свои дома и квартиры, разъехались. Но порт так и не построили — напротив, все портовые службы переместились в Порт-Элизабет, Нью-Джерси, и в результате все это привело к тому, что на Коламбия-стрит, разразилась массовая безработица. Итальянские булочные и галантерейные лавочки начали закрываться, а пуэрториканские домики-каситас, напротив, заполонили все освободившееся пространство. Беспризорный мальчишка бродил по этим местам, устраивал себе жилище в заброшенных вагончиках, обшитых досками, или комнатах без крыш, стараясь не попадаться на пути Плохого Человека и избегать все более непредсказуемых вспышек отцовской злости. У Эйнджела было мало друзей, и он привлекал внимание наиболее жестоких своих ровесников так же, как уличные кобели, которых унижают им подобные до тех пор, пока их хвосты окончательно раз и навсегда не повиснут между лап, а уши не прижмутся к голове, и уже нельзя будет точно сказать, является ли отношение к ним результатом жестокости или они сами заслужили подобное обращение.

Плохой Человек потерял работу в 1958 году, после того как во время пьяной драки он напал на молодого активиста и оказался в черном списке. Через несколько дней к нему в квартиру пришли люди и избили его палками и обрывком стальной цепи. Ему повезло: он выбрался из переделки с несколькими переломами костей. Оказалось, что тот, на кого он набросился, был главой профсоюза только на словах и не особенно утруждал себя присутствием в офисе, носившем его имя. Женщина, одна из немногих, что прошли по жизни мальчика, как смена времен года, неся с собой запах дешевых духов и вонь сигарет, нянчилась с ним и уберегла его от худшего, она кормила его яичницей с беконом. Она ушла ночью после очередной громкой ссоры с Плохим Человеком, которая заставила соседей прильнуть к окнам, а полицию — постучаться в их дверь. После нее больше не было никаких женщин, Плохой Человек погрузился в отчаяние и нищету, увлекая за собой и сына.

Впервые Плохой Человек продал Эйнджела, когда тому было восемь лет. Покупатель вручил ему ящик «Уайлд Терки» в обмен на сына, а пять часов спустя привез его домой завернутым в одеяло. Ребенок всю ночь не мог уснуть в своей кровати, лежал, уставившись в стену, и боялся, что если он случайно моргнет, то в тот же миг, этот человек вернется. Он боялся пошевелиться, потому что боялся боли, которую чувствовал внизу.

Плохой Человек накормил его кусочками сухофруктов и детским питанием «Беби Рут» в качестве особого лакомства.

Даже сейчас, оглядываясь назад, Эйнджел не мог точно вспомнить, сколько дней прошло подобным образом. Все повторялось чаще и чаще, а число бутылок, в которое оценивался ребенок, становилось все меньше и меньше, пачка счетов — все тоньше и тоньше. К четырнадцати годам, после нескольких попыток побега, которые заканчивались жестоким наказанием со стороны Плохого Человека, Эйнджел влез в кондитерский магазин на Юнион-стрит, всего в нескольких кварталах от 74-го участка, и украл две коробки детского питания «Беби Рут», а затем жадно набивал им рот в тихом уголке на Хикс-стрит, пока его не начало рвать. Когда полиция нашла его, колики в животе были настолько жестокими, что он едва мог идти. Ограбление дало ему двухмесячную передышку в тюрьме для несовершеннолетних, куда мальчишка угодил за то, что разбил витрину, когда влезал в магазин, и потому, что судье хотелось примерно наказать кого-нибудь в свете растущей детской преступности. Когда, наконец, Эйнджела выпустили, Плохой Человек ждал его у ворот тюрьмы, а еще двое сидели и курили в их запущенной грязной квартире.

На сей раз не было никаких конфет.

В шестнадцать он ушел, сел в автобус, направлявшийся за реку, в Манхэттен, и почти четыре года провел на самом дне. Ему случалось спать в грязи, снимать комнату в многоквартирных домах с опасными соседями; он поддерживал себя, нанимаясь на любую работу и все чаще занимаясь воровством. Он помнил блеск ножей и звуки выстрелов, крики женщин, постепенно переходящие в стоны, когда они погружались в бессознательность или вечное молчание. Имя Эйнджел стало частью его побега, прикрытием его прежней личности, таким же, как новая кожа змеи, которая серебрится под сбрасывамой старой.

Но по ночам он все еще представлял себе, как придет Плохой Человек, проберется сквозь пустые коридоры, комнаты без окон, прислушается к дыханию своего сына и будет держать в руках ненавистные конфеты. Когда же, наконец, Плохой Человек умер — сгорел заживо в огне, который уничтожил его квартиру и тех, кто жил в квартире над ним, потому что уснул с сигаретой, — мальчик-мужчина узнал об этом из газет и расплакался, сам не зная почему.