— Разве вы только что не вернулись оттуда?

Венсел покачал головой.

— Время почти пришло. Думаю, король не проживёт до утра. Есть такой особый восковой оттенок кожи, — граф провёл рукой по лицу, — который предсказывает приближающуюся смерть.

Уж Хорсривер должен знать такие вещи… и с той, и с другой стороны, неожиданно понял Ингри. Они оказались одни в холле — слуги были посланы, чтобы поторопить Фару, — и Ингри, понизив голос, поинтересовался:

— Следует ли мне подозревать тебя в убийстве с помощью сверхъестественных сил?

Венсел пожал плечами, явно ничуть не обиженный таким предположением.

— Его смерть наступит без чьей-либо помощи. Когда-то — давным-давно — я мог попытаться ускорить её или — что труднее — попытаться отсрочить. Теперь же я просто жду. Промелькнёт несколько дней, и всё свершится. — Хорсривер вздохнул.

Смерть, старая знакомая, не смущала Венсела, и всё же его равнодушная усталость казалась Ингри маской. Глубоко внутри таилось какое-то напряжённое предвкушение, проявлявшееся только в нетерпеливых взглядах, которые граф бросал на лестницу, где должна была появиться Фара. Наконец принцесса вышла из своих покоев — бледная, застывшая, в чёрных одеждах.

Ингри с фонарём в руке шёл впереди по тёмным улицам Королевского города: единственный сопровождающий, которого пожелал иметь Хорсривер. Вечерний воздух был холодным и сырым, к полуночи камни мостовой станут скользкими от росы, но в безоблачном небе сияли первые звёзды. Венсел, на руку которого опиралась Фара, вёл себя с неизменной холодной вежливостью. Ингри напряг чувства — все свои чувства, — но не обнаружил в сгущающихся сумерках новой угрозы.

«Ну конечно. Угроза — это мы, Венсел и я».

Факелы у входа во дворец священного короля бросали колеблющиеся отсветы на стены. Теперь уже только воспоминания связывали это строение с брёвнами и дранкой: дворец был каменный, как и все жилища знати в Истхоме, выстроенные в последние годы дартаканского правления. Гвардейцы поспешили распахнуть кованые двери и низко склонились перед дочерью короля и её супругом. Воины казались угнетёнными тем, насколько все их пики и мечи бессильны защитить их господина от охотника, который придёт за ним этой ночью. Хотя спальня короля находилась в дальнем конце здания, голоса слуг, сопровождавших принцессу и её спутников через еле освещённые душные залы, звучали приглушённо и печально.

Впереди льющийся из открытой двери свет играл на полированных досках пола. Ингри сделал глубокий вдох и следом за графом и принцессой вошёл в спальню короля.

В комнате оказалось менее многолюдно, чем ожидал Ингри. У изголовья постели сидели облачённый в зелёную мантию целитель-дедикат и сопровождающий его аколит; их унылое спокойствие говорило о том, что все ухищрения медицины уже бесполезны. В углу ждал священнослужитель в серых одеждах ордена Отца, демонстрируя невостребованную пока терпеливую готовность выполнить свой долг. В соседней комнате, невидимый и, к счастью, почти неслышный из-за толстых стен, пел гимны пятиголосый храмовый хор. Голоса певцов казались хриплыми и усталыми; возможно, скоро им представится возможность отдохнуть…

Ингри присмотрелся к лежащему на кровати королю. В нём не было заметно тёмных сил, как в Венселе или самом Ингри; это не был ни шаман, ни волшебник, ни святой; король был обычным человеком, хоть и приковывающим взгляд даже на пороге смерти. Это был уже совсем не тот Стагхорн, о котором трогательно вспоминал Хетвар: юный принц-маршал, получивший знамя из рук своего царственного отца и прославившийся победой в полузабытой теперь пограничной стычке с Дартакой. Когда Ингри вернулся в Вилд в свите хранителя печати, король был бодр и активен, несмотря на поседевшую голову и все выпавшие ему на долю печали. Тяжёлая болезнь за последние месяцы быстро состарила его, словно беря реванш за потерянное время.

Теперь король был близок к тому, чтобы уснуть последним сном. Ингри искренне надеялся, что Фара успела раньше обменяться с отцом последними словами, потому что больше у неё такой возможности не будет. Тонкая, покрытая пятнами жёлтая кожа и в самом деле имела тот восковой оттенок, который Хорсривер назвал предвестником кончины. Хриплое дыхание короля было неровным, и за каждым вдохом следовала пауза, когда все присутствующие смотрели на умирающего, чтобы при следующем вдохе отвести глаза.

Лицо Фары было бледным, но сосредоточенным; она осенила себя знаком Пятёрки, поцеловала отца в лоб и отошла от постели. Жрец Отца положил руку ей на плечо и пробормотал:

— Он прожил хорошую жизнь, миледи. Не страшитесь.

Взгляд, который бросила на священнослужителя принцесса, был лишён и страха, и надежды, да и вообще какого-нибудь выражения. Ингри отметил, что Фара сохранила самообладание; сам он, услышав подобную банальность в столь трагический момент, испытал бы искушение проткнуть жреца мечом. Фара только прошептала:

— Где мой брат Биаст? Он должен бы быть здесь, и верховный настоятель тоже.

— Он приходил раньше, миледи, пробыл долго и скоро вернётся. Думаю, что верховный настоятель и хранитель печати будут его сопровождать.

Принцесса кивнула и отодвинулась от жреца. Рука священнослужителя повисла в воздухе, словно собираясь снова утешительно похлопать Фару по плечу. К счастью, он вовремя опомнился и отошёл от принцессы в её окаменелой печали.

Хорсривер стоял, немного расставив ноги, глядя на происходящее — образец благородного супруга, поддерживающего безутешную дочь короля. Его лицо не выражало никаких чувств, кроме подобающих опечаленному придворному, и только взгляд Ингри различал: Хорсривер был готов к прыжку, как кот у мышиной норки. Но что ещё должно было случиться в этой комнате, кроме давно ожидаемой смерти старика, пусть это и был король? Хорсривер уже многие недели находился в Истхоме. Чего он ждал, помимо окончания царствования? И если присутствие в столице было столь жизненно важным для его планов, как же должна была его взбесить необходимость покинуть Истхом из-за несвоевременных похорон Болесо!

«В этой комнате два священных короля! Как такое возможно?»

Ингри вспомнил свой вопрос, заданный в кабинете Хетвара: что делает королевскую корону священной? Тогда удовлетворительного ответа он не получил, да и сам мог только догадываться; а вот Хорсривер, как подозревал Ингри, знал это точно.

Ингри внезапно обнаружил, что принадлежащий Хорсриверу дух коня больше не представляет собой тугой комок, а распространился на всё тело графа, хлынул в его кровь. Он был спокоен… нет, насторожен! В этот момент и напряжение, и терпение Хорсривера казались буквально сверхчеловеческими!

Ингри почувствовал, как его собственная кровь забурлила в жилах. Казалось бы, многие наложившиеся друг на друга жизни его волка и жеребца Хорсривера должны были делать каждого из них квинтэссенцией всего волчьего и всего конского, но на самом деле было иначе: такие обретшие мудрость животные чем дольше жили, тем больше приближались к какому-то единому образу.

«Они очень похожи друг на друга, — сказала когда-то Йяда. — Так и есть».

Певцы допели гимн и умолкли; тихие шорохи говорили о том, что у них начался перерыв. Помощник целителя Матери был послан на поиски принца Биаста; сам целитель отошёл к угловому столу и налил себе стакан воды. С постели донёсся хриплый вздох — за которым не последовало другого.

Лицо Фары застыло ещё больше, глаза её блестели от непролитых слёз. Хорсривер сделал шаг вперёд и протянул ей кружевной носовой платок, который Фара судорожно стиснула в руке. Граф не стал произносить глупых утешений. Он не сказал ничего вообще.

Он немного отодвинулся от постели, потом поднялся на носки и протянул руки, как сокольничий, подзывающий свою птицу.

Ингри насторожился и вытянул шею. Все его чувства обострились. Он не мог видеть душ, как это способны были, по слухам, делать святые; он заметил отлетевшую душу только потому, что от неё что-то отделилось и разлилось в воздухе, как пряное благоухание. Ингри уже ощущал раньше присутствие бога, и этот опыт помог ему заметить появление чего-то огромного, отчего волосы у него на голове зашевелились, как от холодного дуновения в темноте. Однако этот бог явился не к нему; схватив свою добычу, он исчез прежде, чем зрачки Ингри расширились в бесплодной попытке увидеть невидимое.