Принц провёл рукой по волосам жестом, подумал Ингри, позаимствованным у Хетвара.

— Есть ли у вас для меня ещё какой-нибудь совет, лорд Ингри?

Ингри был всего на год или на два старше Биаста; тот наверняка не мог видеть в нём царедворца, умудрённого жизнью.

— Во всех вопросах политики вам лучший совет даст хранитель печати Хетвар, милорд.

— А в других вопросах?

Ингри заколебался.

— Что касается дел храма, то Фритин разбирается в них лучше всех, но опасайтесь его приверженности своему клану. Если же говорить о… э-э… практической теологии, лучше обратиться к Льюко.

Биаст некоторое время размышлял над довольно зловещим намёком, содержащимся в этом упоминании «практической теологии».

— Почему?

Ингри растопырил пальцы и коснулся кончиком большого всех остальных — от указательного до мизинца.

— Потому что большой палец дотягивается до всех прочих. — Слова родились словно где-то в другом месте и вылетели изо рта Ингри помимо его воли — он даже вздрогнул от неожиданности.

Биаст тоже, казалось, увидел в них что-то, далеко превосходящее их простой смысл, потому что бросил на Ингри странный взгляд, рассеянно сжав руку в кулак.

— Я буду держать это в уме. Присматривайте за моей сестрой.

— Сделаю всё от меня зависящее, милорд.

Биаст кивнул, жестом велел Симарку следовать за собой и вышел.

Ингри обошёл дом и удостоверился, что Фара, как и предполагалось, отдыхает в своих покоях, а граф отправился во дворец священного короля. Что же там было такого, что заставило Венсела пренебречь новостями по поводу расследования? Тот факт, что он не стал сопровождать жену на допрос, удивления не вызывал: Венсел давно научился так незаметно избегать окрестностей храма, что это уже даже не вызывало пересудов. Однако какое бы злодеяние Венсел ни замыслил, он уже не одну неделю осуществлял свои планы в отношении тестя, и Ингри не стремился оказаться с ним рядом. Пока не стремился…

В данной ситуации требовалась скорее изворотливость рассудка, чем сила руки, однако если пренебречь нуждами тела, то и ум теряет остроту; поэтому Ингри отправился на кухню, чтобы раздобыть еды. Лакей, накрывавший для него стол, пожаловался Ингри на Теско, поэтому, пообедав, Ингри заставил своего слугу вернуть те деньги, которые тот мошеннически выиграл в кости. Приведя Теско в состояние должного смирения, Ингри велел ему вытащить нитки из шва у него на голове и сменить повязку на правой руке. Длинная рваная рана как будто закрылась, но всё ещё болела, так что Ингри осторожно поправил наложенный Теско бинт.

«Всё могло бы уже и зажить».

В узкие амбразуры окон сочился тусклый свет осенних сумерек; Ингри уселся на свою новую постель и погрузился в размышления. Приближающийся траур положил конец светским развлечениям принцессы; необходимости сопровождать графа тоже не предвиделось. Если новый господин Ингри пожелает отправить его с каким-либо несвоевременным поручением, то как сможет он выполнить просьбу Биаста — охранять Фару — или выбранную им по собственному желанию задачу спасти Йяду? Отправить вместо себя кого-то из гвардейцев Хетвара, а самому остаться в Истхоме и шпионить? Такое решение было бы связано с многочисленными сложностями. Публично взятое им на себя обязательство служить графу оказалось, на взгляд Ингри, опасной ловушкой; похоже, Хетвар плохо продумал свой план.

Сможет ли он противостоять Хорсриверу? Их силы коренились в одной и той же магии; Хорсривер имел гораздо больше опыта, но был ли он сильнее? И что значила сила в том безграничном священном пространстве, где видения обретали действенные формы?

Как, в конце концов, можно свои сверхъестественные силы упражнять и на чём? Безумие, охватывавшее Ингри в битве, нельзя было отрепетировать: оно возникало только в момент отчаянной надобности. Что же касается колдовского голоса… можно ли противиться его приказаниям? Отвергать? Разрушать? И ослабевает ли его действие со временем, как колдовство Халланы в отношении вообразившего себя свиньёй гвардейца? Ингри не мог себе представить, чтобы нашлись добровольцы, на которых можно было бы опробовать его таланты. Впрочем, неожиданно подумал Ингри, Халлана вполне одобрила бы такую попытку, а Освин наверняка стал бы делать подробные записи. Вообразив себе такую картину, Ингри против воли улыбнулся.

«Сколько лет моему волку?»

Вопрос неожиданно озадачил Ингри. Он осторожно заглянул внутрь себя, и ощущение снова напомнило ему попытку увидеть собственные глаза изнутри. Многочисленные волчьи души, как ему показалось, слились в единое целое, словно их границы не были такими уж непроницаемыми; волки превратились в Волка, чего в отношении человеческих душ не сумели добиться на протяжении многих поколений мучительного каннибализма графы Хорсриверы. Ингри просеивал обрывки волчьих воспоминаний, являвшиеся ему в первый ужасный момент инициации и потом, в сновидениях. Положение тела казалось непривычным, запахи вспоминались ярче, чем зрительные образы. Бедную деревушку недавних дней было трудно отличить от лесного поселения древних времён.

Неожиданно в памяти Ингри всплыло очень странное ощущение — вкус кожаного панциря на щенячьих зубах… Наказание, когда его поймали на месте преступления, не уменьшило удовольствия для зудящих дёсен. Доспехи были совсем новыми, их удалось утащить в дальний угол тёмного и полного дыма зала… Имевшиеся на нём украшения чувствовались на зуб — особенно выжженный на груди силуэт волчьей головы с оскаленной пастью.

«Мой волк не моложе Древнего Вилда, а то и старше!»

Так же стар, как и конь Венсела? Наверняка старше, потому что волк, постоянно возрождаясь, прожил четыреста с лишним лет до того, как был так кроваво вселён в Ингри. Часть этого времени он прожил в Кантонах, судя по сохранившимся воспоминаниям о ледяных пиках. Это было долгое счастливое время, охватившее жизни нескольких поколений приручённых волков — на крошечном хуторе в забытой долине, где сезоны и жизни совершали вечный неторопливый круговорот… Несчастное стечение обстоятельств грозило оборвать последовательность, но этого не случилось… что означало одно: некто, способный долгое, долгое время направлять события, мог распоряжаться случайностями.

«Должен был распоряжаться», — невесело поправил сам себя Ингри.

Ингри подумал, что если когда-нибудь ещё увидит бога, то может об этом спросить.

«Я мог бы спросить сейчас. Я мог бы помолиться».

Однако такого желания он не испытывал: молиться сейчас было бы всё равно что сунуть руку в огонь священного очага в храме. Ингри на собственном опыте убедился, что обращаться к богам значительно безопаснее, когда нет шанса, что они ответят.

Ингри откинулся на подушки и стал искать в себе то мощное течение, что соединяло его с Йядой. Тихий напев потока сразу же принёс ему успокоение. Йяда сейчас не страдала, не была утомлена, если не считать всё усиливающейся скуки. Отсюда не следовало, конечно, что она в безопасности: привычный комфорт дома-тюрьмы был обманчив. Хорсривер утверждал, будто возникшая между Ингри и Йядой связь оказалась непредвиденным следствием убийственного заклятия, и этому можно было поверить. Разве время от времени не случается, что зло порождает добро? Ингри подумал, что должен придумать способ увидеться с Йядой — как можно скорее и втайне. И им нужно обмениваться мыслями. Нельзя ли использовать их странную связь для передачи сообщений?

«Один раз дёрнуть — „да“, два раза — „нет“».

Ну, может быть, и не так, но какой-то способ должен найтись…

Мрачные размышления Ингри были прерваны пажом: постучав в дверь, он передал распоряжение графа явиться к нему. Ингри вооружился, накинул длинный придворный плащ и спустился в холл; Хорсривер, который, должно быть, совсем недавно вернулся, собирался куда-то снова.

Что-то тихо приказав перепуганному груму, граф вежливо кивнул Ингри.

— Куда мы направляемся, милорд?

— Во дворец священного короля.