Октавия передала ей тарелку с большими кусками от разных тортов. Для себя Мойра нарезала бы их поменьше.

Что поделаешь, придется молча съесть все. Под неусыпным взглядом Уинтропа удивительно, как она вообще могла есть.

Он повернулся к невестке, протягивая свою пустую тарелку:

– Положи еще немного шоколадного, Ви.

– Еще? – Ее лицо вытянулось от удивления. – Ты съел почти половину! – Ну и что? – Он пожал плечами. – Торт отменный.

Выкладывая ему на тарелку очередной кусок темного, тающего во рту торта, Октавия обратилась к Мойре:

– Полагаю, мужчины не следят за своим внешним видом, как мы, женщины.

– Просто нам все равно, как мы выглядим, – вмешался Норт, его уже пустая тарелка стояла рядом с ним. – Я прав, Уин?

Его брат как раз вилкой делил свой кусок.

– Совершенно прав. Более того, ты, братец, заботишься об этом меньше, чем все мы. – Он улыбнулся Мойре, которая в это время подносила кусочек на вилке ко рту. – Как вы думаете, леди Осборн, эта маленькая слабость повредит моему внешнему виду?

Мойра опять смутилась.

– Наверное, нет. Если только вы не намажете им лицо. – Он громко рассмеялся, за ним все остальные.

– Каков вопрос – таков ответ. – Октавия бросила на Мойру веселый взгляд. – Кажется, Мойра тоже за словом в карман не полезет, как и ты, Уинтроп.

Уинтроп в это время тщательно слизывал кусочек глазури со своей вилки. Мойра затрепетала – вот бы побыть этой вилкой!

– Дело не в кармане, дорогая сестра, а в том, какой у меня язык. – Он ласково улыбнулся Октавии, а когда та занялась своим мужем, Уинтроп обратил свои кобальтовые глаза на Мойру. И то, что она увидела в них, лишило ее точки опоры, словно ее кости превратились в желе.

О Господи, может, он сумел прочесть ее мысли, когда она позавидовала его вилке? Похоже на то.

Он отставил тарелку с недоеденным куском торта и придвинулся к ней. Мойра глядела на него, ее сердце билось где-то в горле, пальцы стиснули тарелку, чтобы унять дрожь.

– Камин, наверное, горит слишком сильно, леди Обсорн? – спросил он тихо и вежливо.

– Нет, все в порядке, мистер Райленд, спасибо. – Как ей удалось так невозмутимо ответить?

– Я спрашиваю, потому что вы выглядите так, словно вам немного жарко. Лицо красное.

Глаза Мойры сверкнули. Ее сердце колотилось, как молот.

– Вы чересчур дерзки, мистер Райленд. – И ей нравилось это.

Его выразительные губы чуть скривились.

– Вы, без сомнения, правы, но сейчас вы напомнили мне об одной важной вещи, миледи.

Осмелится ли она спросить?

– О какой именно?

Он наклонился к ней, как будто хотел сообщить нечто секретное:

– Вы все еще должны мне поцелуй, и, учитывая, что Baм по душе мысль покрыть меня шоколадной глазурью, хорошо, если вы будете готовы вернуть долг.

Мойра открыла рот, но не издала ни звука. Она могла только стоять, глядеть на него во все глаза и сгорать с головы до пят.

Взгляд Уинтропа остановился на ее приоткрытых губах, а вслед за этим на щеках его заиграл легкий румянец.

– О Господи, – пробормотал он, – женщина, ты заставляешь меня желать быть покрытым глазурью.

А потом он ушел, наскоро простившись. Мойра стояла, держа тарелку в руках, и рассматривала ломтики торта, которые так и лежали на ней. Уинтроп Райленд желал ее. Разве такое возможно? А что можно сказать о ней, если она принимает греховные вещи, о которых он говорит, то, как он смотрит на нее, словно… словно готов съесть ее. Достаточно было вспомнить этот его взгляд, как по коже побежали мурашки возбуждения. Да, он опасный, дурной, порочный человек.

Но, Господи помоги, ей все это безумно нравилось. Она страстно желала отдаться этому чувству.

– Октавия, – протянула она свою тарелку подруге, – как ты думаешь, я могу позволить себе еще шоколадного торта?

Он должен был бы думать о Дэниелсе, а вместо этого его голова заполнена мыслями о Мойре Тиндейл. Несколько часов, которые прошли после инцидента с тортом, не остудили его желания, а лишь подогрели. Он догадался о ее присутствии в тот же момент, когда вошел в дом, даже не видя ее.

Его так влекло к этой женщине, что он переставал быть самим собой. Флирт с ней делал из него послушного болванчика, но с этим ничего не поделать. Он был готов на все, лишь бы обладать ею. Понимание, что он недостоин женщины, которой придется признаться в своих слабостях, делало это чувство невыносимым.

Он никогда не смог бы открыть свое прошлое. Никому. Тем более Мойре Тиндейл. Даже Норт не догадывался о масштабах того, что он совершал, стыд мешал ему признаться. Его братья не знали, что творится у него внутри, о страхах, которые он скрывал от мира, которые прочно гнездились в темноте ночи, когда его настоящая жизнь подступала со всех сторон, грозя катастрофой. Дать выход этим чувствам стало бы величайшим унижением для него. Он и подумать не мог, чтобы своими руками сделать себя уязвимым для других людей. Он должен сам справиться с собой.

Он был из породы людей, которые сами себя делают необходимыми для других. Матроны любили приглашать его на свои приемы, джентльмены всегда готовы были поговорить с ним или перекинуться в карты. Дамы считали его милым, мужчины любезным, но никто из них не знал его. Он мог стоять в центре заполненного толпой бального зала, вот как сейчас, и оставаться совершенно одиноким.

Иногда ему казалось, что тот человек, которым он старается быть, которого знают все окружающие, берет верх и вытесняет из его души реальную личность. Он страшно уставал от этой необходимости постоянно быть настороже. Но его настоящее «я» было настолько возвышенным, настолько уязвимым и легкоранимым, что проще было скрываться за очаровательной маской.

Но не только уязвимость он старался скрыть. Существовали и другие вещи, совсем не такие безобидные, которые могли ранить и испугать многих людей, столкнувшихся с ними. Он замкнул их в себе, да так крепко, что временами от усилий не дать им вырваться на волю у него просто болела голова. Он бы начал пить, чтобы облегчить свои страдания, если бы не понимал, что алкоголь облегчит этим чувствам выход на поверхность.

Мойра Тиндейл, леди Осборн, понимала, что он что-то прячет в себе. Он видел это по ее глазам. Она сознавала, что он актерствует. Как это ей удавалось? Что помогало ей видеть, не только выставленное на обозрение? И ведь ничего особенного в ней вроде бы не было. Высокая, излишне худая, чересчур острая и угловатая. Черты лица – прямые, взгляд – на удивление проницательный. Но она притягивала его к себе, как сирена.

Она стояла невдалеке в платье мягкого винного цвета и разговаривала с небольшой группой подруг, а ее оживленная сестра танцевала шотландский рил с юным баронетом. В канун Рождества люди становились более общительными, музыка громче, смех веселее. Зимой лондонское общество не отличалось особой активностью, за исключением недель до и после Рождества. На этот раз народу было меньше, чем в разгар сезона. Однако дам было достаточно, чтобы они могли демонстрировать себя в танцах, как, впрочем, и мужчин.

И за весь вечер ни один джентльмен не пригласил Мойру, на танец. Казалось, это ее и не беспокоило. Ее сестра забирала все внимание на себя. Как случилось, что все эти мужчины предпочитают трепещущую юность Минервы Баннинг изысканной зрелости Мойры?

А может, это с ним что-то происходит, если он до сих пор не пригласил ее танцевать? Ничего другого ему не хотелось целый вечер. Несколько раз он ловил ее взгляд на себе, но в следующий миг она уже смотрела в сторону. Она хитрила, но в этом не было коварства. Для женщины, которая провела замужем десять лет, она странным образом не владела искусством обольщения. Она испытывала неловкость, когда с ней пытались флиртовать, и, вместо того чтобы пользоваться своими чарами, старалась уклониться от мужских заигрываний.

Тогда что притягивает его к ней? Он направился в ее сторону, удивляясь самому себе. Вероятно, ему хочется убедиться, что ее влечет к нему так же, как его к ней. Одно дело – флиртовать с ним у Октавии с Нортом, совсем другое – танцевать вместе на рождественском приеме. Интересно, что она будет делать, когда он прервет ее беседу и попросит выйти с ним, хоть ненадолго?