Охранники, которые находились за дверью и подслушивали разговор государя, в страхе попятились назад, испугавшись крика Людовика XIV.

А когда они вновь припали к замочной скважине, то смогли насладиться приятным зрелищем находившихся в объятиях друг друга государя и Марии.

И на этот раз племянница Мазарини нашла в себе силы отказать королю, несмотря на всю силу своей любви. Расстроенный до глубины души король, находясь во власти любовного желания, от которого у него темнело в глазах и мешались мысли в голове, помчался к Анне Австрийской и, бросившись на колени, стал умолять разрешить ему жениться на Марии.

Образ этой прекрасной девушки, к которой он испытывал столь непреодолимое влечение, преследовал его так сильно, что он заплакал и, находясь почти что в бреду, обнял колени своей матери и назвал кардинала «папой…»⁶¹.

– Я не могу жить без нее, – воскликнул он. – Я обещал на ней жениться, и я сдержу свое слово. Прервите переговоры с Испанией. Моей женой будет Мария!..

Мазарини посчитал своевременным прервать эту волнующую сцену, твердо заявив, «что, будучи избранным покойным королем и затем королевой-матерью в качестве советника Людовика XIV, до сих пор бесприкословно выполнявший волю государей, он не может злоупотребить услышанным признанием короля, которое тот дал в минуту слабости, и позволить подорвать его авторитет, которым он пользуется в стране, поступком, противоречащим государственным интересам. И будучи ответственным за судьбу своей племянницы, он скорее ее прикончит, чем допустит такое великое предательство»⁶².

Последние слова были уже излишни.

Сразу придя в себя, Людовик XIV, не говоря ни слова, вышел из комнаты и поднялся к Марии, которая ждала его возвращения с большим нетерпением. Надеясь в глубине души отмены решения об ее отъезде в Бруаж, она безутешно расплакалась, когда услышала ответ своего дяди.

– Вы меня любите, – сказала она, – вы ко роль, однако я должна уехать!

В сильном волнении Людовик XIV поклялся, что только она поднимется на французский трон. И молодые люди, горько плача, расстались.

Несколько дней спустя, 22 июня 1659 года, Мария в сопровождении мадам де Венель и своих сестер, Гортензии и Марии-Анны, поднялась в карету, чтобы отправиться на побережье Атлантики. Король не мог оторваться от окна. Даже не пытаясь скрыть свою печаль, он горько плакал.

Вся в слезах, Мария на прощание поцеловала ему руку. Наконец был дан сигнал к отправлению. И тут все услышали слова девушки, которая, обратившись к своим сестрам, сказала с горечью:

– Меня бросили!

Долго король вглядывался вдаль, пытаясь разглядеть повозку, увозившую его большую и, возможно, единственную любовь. И только тогда, когда дорога опустела, он, с покрасневшими и распухшими от слез глазами, поднялся в свою карету и, как свидетельствует мадам де Моттевиль, «направился в Шантийи, где провел несколько дней, восстанавливая свое душевное равновесие…»

Естественно, молодые люди почти ежедневно обменивались письмами, о чем мадам де Венель сразу же предупредила кардинала, который, находясь в то время в Сен-Жан-де-Люзе, вел переговоры о мире. Встревоженный Мазарини написал королеве:

«Мне не хватает слов, чтобы выразить мое недовольство беспечностью Доверенного лица⁶³, который, вместо того чтобы принимать лекарства от пагубной страсти, делает все, чтобы она разгоралась с новой силой».

А так как его любовный роман с Анной Австрийской еще продолжался, он закончил письмо выражением благодарности королеве «за все ласковые слова, которые Вы соблаговолили мне сказать. На свете нет ничего, что смогло бы вытравить из моего сердца чувства, которые я испытываю к + ⁶⁴. Лишь ангелы на небесах могут надеяться на подобное отношение…»

Тем временем переписка между Бруажем и Лувром не только не прекратилась, а, наоборот, стала интенсивнее, что вынудило Мазарини написать королю:

«В письмах, которые я получаю из Парижа, Фландрии и других мест, говорится о том, что Вас невозможно узнать после моего отъезда и что виной тому являюсь не я, а кто-то приходящийся мне родственником. Говорится также, что Вы взяли на себя определенные обязательства, мешающие принести мир христианству, и не хотите, женившись, сделать Ваших подданных и всю нашу страну счастливыми. И если Вы поступите вопреки здравому смыслу, то женщина, которую Вы возьмете в жены, будет очень несчастной совершенно не по своей вине. Сообщают также, что Вы, закрывшись один, пишете целыми днями письма той особе, которую любите, и что Вы теперь тратите на нее гораздо больше времени, чем тогда, когда она еще находилась при дворе.

Я, впрочем, признаю, что был слишком снисходителен к Вам, когда Вы попросили меня передавать некоему лицу от Вас приветы и получать от него известия, что привело в итоге к ежедневному обмену длинными посланиями. И если в переписке бывали перерывы, вызванные нехваткой курьеров, то при первой же возможности отправлялось так много писем, что случались дни, когда курьеры не могли взять с собой всю корреспонденцию. Все это, скорее всего, может привести к скандалу, который подорвет не только мою репутацию, но и репутацию того лица, с кем Вы обмениваетесь письмами».

И наконец, Мазарини коснулся вопроса, который больше всего тревожил его во время переговоров с испанской делегацией.

«И это еще не все. Есть вещи и похуже. После того как я решил по-доброму предупредить то лицо, которому Вы шлете столь длинные послания, и дать в ее же интересах несколько дельных советов, я получил от нее ответ, из которого следует, что Вы намерены выполнить свое опрометчивое обещание, что в силу известных причин, по единодушному мнению всех Ваших подданных, совершенно невозможно».

Действительно, Людовик XIV обещал своей «королеве» (так он называл Марию) корону Франции.

Чувствуя, что чары Марии Манчини представляют собой угрозу делу всей его жизни, Мазарини в течение нескольких недель осаждал короля письмами, с помощью которых он надеялся наставить его на путь истинный. Потеряв однажды терпение, кардинал пригрозил отставкой и отъездом из Франции в Италию, если Людовик XIV не согласится жениться на инфанте. Но государь питал к молоденькой итальянке такую сокрушительную страсть, что, казалось, ничто в мире не могло образумить его.

Естественно, задача Мазарини на переговорах была осложнена еще и тем, что члены испанской делегации были в курсе намерений французского короля и постоянно задавали кардиналу вопрос о том, не являются ли переговоры о мире лишь фарсом.

Но Мазарини, с присущим ему талантом и умением, продолжал идти к поставленной цели. И когда он официально от имени Людовика XIV делал предложение Марии Терезии, то пригласил весь двор в Сен-Жан-де-Люз.

Опасаясь вызвать недовольство Мазарини, король согласился встретиться с испанцами, решив поступить с инфантой так же, как в свое время с Маргаритой Савойской. Кроме того, поездка представляла ему возможность, сделав крюк, заехать в Вандею и увидеться с Марией.

Их встреча в Сен-Жан-д’Анжели была столь радостной, что растрогала всех сопровождавших короля придворных. А сам Людовик XIV, во власти страстного желания, пообещал в который уже раз своей возлюбленной прервать переговоры о мире и взять ее в жены.

На следующий день он с легким сердцем продолжил поездку, не подозревая о том, что очень скоро на его долю выпадут большие переживания, когда Мария решит доказать всему миру силу своей любви.

Узнав о переговорах с Испанией, избранница Людовика XIV, которая неплохо разбиралась не только в музыке и литературе, но и в политике, поняла, что страсть короля к ней может оказаться губительной для всего королевства. И 3 сентября написала Мазарини письмо, в котором сообщила о решении отказаться от намерения связать свою судьбу с королем.