Анна и Филипп IV обменялись взглядами.

– Пусть войдет, – сказали они.

Стражники открыли двери, и на пороге появился король. А так как он пришел инкогнито, то Филипп IV сделал вид, что принял французского короля за простого дворянина, подмигнув при этом побледневшей при виде Людовика XIV Марии Терезии.

Пока молодые молча разглядывали друг друга, король Испании прошептал своей сестре:

– А у меня красивый зять!

Услышав его слова, Анна Австрийская спросила инфанту, нравится ли ей вошедший незнакомец.

– Еще не пришло время отвечать на этот вопрос, – возразил Филипп IV.

– Но когда же она сможет?

– Когда пройдет через эту дверь.

– А что вы думаете, Ваше Величество, об этой двери? – спросил, улыбаясь, герцог Орле анский.

Мария Терезия зарделась, как пион.

– Мне она кажется довольно красивой и на дежной, – прошептала она⁶⁹.

Между тем молодой король, довольный женитьбой на очаровательной блондинке с голубыми глазами, отправился обратно в Сен-Жан-де-Люз, где его с нетерпением ожидала Олимпия…

9 июня двадцатидвухлетние супруги были благословлены епископом Байонна во время пышной церемонии, которая по своей роскоши уже предвещала версальские праздники.

Празднества продолжались до самого вечера.

Присутствовавшая среди гостей мадам де Моттевиль, не опуская пикантных подробностей, рассказала в своих воспоминаниях о подготовке молодых супругов к первой брачной ночи: «Их Величества и Монсиньор⁷⁰ поужинали как обычно в присутствии придворных. А затем король изъявил желание отдохнуть. Молодая королева со слезами на глазах прошептала Анне Австрийской:

– Es mye temprano! (Еще слишком рано.) Это была единственная печальная нотка в ее голосе с момента приезда во Францию, вызванная ее природной скромностью. Но так как ей сказали, что король уже разделся, она вошла в свою комнату и, усевшись на краешек кровати, начала тут же снимать с себя одежду, даже не подойдя к туалетному столику. А когда ей сообщили, что король уже ожидает ее, она заторопилась:

– Presto! Presto! Quel rey m’espera! (Быстро, быстро, король меня ждет.)

Такая удивительная покорность объясняется, скорее всего, ее желанием побыстрее остаться с королем наедине, поскольку уже через минуту молодые супруги легли в постель с благословения королевы, теперь их общей матери».

Их первая ночь наверняка прошла очень бурно и доставила много приятных минут слугам, камеристкам, фрейлинам, по обычаю внимательно прислушивавшимся к тому, что происходило в королевских покоях, ни на секунду не отходя от дверей спальни молодых.

Шесть дней спустя двор отправился в Париж. Когда кортеж приблизился к Сен-Жан-д’Анжели, король, неожиданно заявив, что ему надо выполнить одно поручение, вскочил на лошадь и поскакал в Бруаж, где до своего недавнего отъезда в Париж жила Мария Манчини. Не проронив ни слова, он зашел в комнату той, которую все еще любил, провел рукой по стульям, наклонился к букету высохших цветов, с волнением посмотрел на ее постель, «с трудом сдержав слезы». После чего он так же молча вернулся к своей жене.

И только в Фонтенбло он вновь увидел Марию. После официального представления Марии Терезии дрожащая от волнения девушка сделала реверанс королеве и наконец решилась поднять глаза на короля. Но, встретив ледяной взгляд человека, которого так любила, чуть было не упала в обморок.

Она не могла знать, что только так король смог скрыть охватившее его смятение.

26 августа 1660 года Мария Терезия торжественно въехала в столицу при огромном стечении прибывших изо всех уголков королевства простых французов (по некоторым данным, до миллиона человек). Организованные по этому поводу празднества превзошли по своему великолепию все, что происходило до сих пор в Париже. А на следующий день Марии Терезии предстояло отправиться вместе с королем в Сен-Антуанское предместье, где на троне, установленном на покрытом коврами помосте, она должна была принимать поздравления своих подданных⁷¹.

Во второй половине дня в сопровождении эскорта, состоявшего из нескольких тысяч пажей, мушкетеров, швейцарских гвардейцев, солдат, трубачей, она направилась из Венсенского дворца в Сен-Антуанское предместье, где ее сошедший, казалось, со страниц сказки экипаж вызвал бурю восторга у зевак. «Блестевшая под лучами солнца карета, – по словам одного из встречавших, – была хорошо видна издалека. Для изготовления этого передвижного трона использовалось не простое железо: колеса и ходовая часть были покрыты золотыми и серебряными пластинами, а сама карета снаружи и внутри была украшена вышивкой золотом по серебру. Поддерживаемый двумя стойками балдахин с тисненым узором украшали гирлянды из цветов. А экипаж был запряжен шестеркой датских лошадей жемчужно-серого цвета, сбруя которых вполне соответствовала великолепию самой кареты».

Впереди экипажа гарцевал король на прекрасном испанском скакуне.

Позади государей следовали принцы, герцоги, маршалы и более двухсот дворян. «И всех их горячо приветствовала гудящая, как рой пчел, толпа».

Вскоре кортеж приблизился ко дворцу Бове. Король поднял голову и поздоровался с высунувшимися из окон женщинами. На втором этаже находились Анна Австрийская, королева Англии, принцесса Палантинская и кривая на один глаз женщина, с улыбкой смотревшая на короля. Над ними, в проеме окна, стояла девушка и с безутешным видом наблюдала за праздником. И наконец, из окна последнего этажа за Людовиком XIV неотрывно следила молодая особа, которая, хотя и не была придворной дамой, пользовалась за свой ум и красоту большим уважением среди приближенных короля. Уже на следующий день в письме к одной из своих подруг она поделилась своими впечатлениями как женщина, которая видит немного дальше того, что происходит в непосредственной близости от нее, о том, что «королева должно быть заснула вчера вечером, довольная выбранным ею супругом⁷²».

Окривевшей на один глаз женщиной была мадам де Бове; девушкой, стоявшей на третьем этаже, – Мария Манчини; а молодой особой, поделившейся своими мыслями в письме, – мадам Скаррон, будущая мадам де Ментенон.

Вот так по иронии судьбы в первый же день своего пребывания в Париже Мария Терезия могла видеть собранных вместе первую любовницу короля, его первую любовь и последнюю любовь.

Мазарини не довелось принять участия в этом грандиозном празднике. Прикованный к креслу приступом подагры, он довольствовался ролью простого зрителя.

Действительно, к пятидесяти восьми годам здоровье его было подорвано выпавшими на его долю приключениями, трудами, заботами, интригами. Теперь он все чаще и чаще оставался в одиночестве в библиотеке посреди роскошного собрания редких книг, картин великих мастеров, скульптур, изумительных ковров, которые он с любовью собирал на протяжении всей своей жизни. Произведения искусства стали его единственной страстью, и, когда у него уже не хватало сил подняться по лестнице, ведущей с первого этажа на второй, где находилась библиотека, он изобрел сиденье, приводимое в движение противовесом и веревками, которое по праву можно считать предшественником современного лифта.

Глядя на чудесные произведения искусства, кардинал постоянно мучился одной и той же мыслью: как сохранить все это богатство от воров. Следует признать, что он беспокоился не напрасно. Как рассказывают его современники, при посещении кардиналом Барберини и его свитой мастерской художника Дюмустье неожиданно исчезла ценная книга в роскошном переплете. Разгневанный художник был вынужден обыскать всех священнослужителей и обнаружил пропажу под сутаной монсиньора Панфильо⁷³.