Кастелло: Несомненно. И часто человеку бывает стыдно. Я хотел бы верить, что, когда император вспоминал о событиях той ночи в Варшаве, это не наполняло его особой гордостью.

Деко: Как бы то ни было, Мария – а дальнейшее ее поведение подтверждает это – никогда не корила императора этим насилием. Не будем более строгими, чем заинтересованное лицо, даже если некоторые, как вы, скажем, считают ее жертвой.

Такова была последняя публичная дискуссия о «деле Валевской». Я привел эту беседу не только как пример свободного и легкого отношения французов к самым щекотливым вопросам, но и для того, чтобы показать читателям, с каким удивительным доверием относятся современные французские историки к исповеди «польской фаворитки», опубликованной семьдесят лет назад Фредериком Массоном. Некоторые высказывания Валевской, взятые из ее воспоминаний, время от времени подвергаются мелким коррективам благодаря новым материалам, обнаруживаемым во французских архивах. Но первый и самый важный «польский этап» вот уже семьдесят лет без всяких изменений повторяется во всех книгах о Наполеоне. Рассеянные но журналам открытия и предостережения польских наполеоноведов не доходят до французских коллег. Наполеон по-прежнему встречается с Валевской в Блоке 1 января 1807 года, хотя польские историки считают это невозможным. Князь Юзеф Понятовский и другие члены временного правительства и далее предстают в неправдоподобной роли наполеоновских сводников. Сокрушительные рецензии Мариана Кукеля на книгу графа Орнано не привели к никаким изменениям в последующих изданиях этой книги. Не дошли до Парижа и семейно-бракоразводные открытия Мауерсбергера 1938 года. Жозеф Валензееле, автор отличного труда «La descendance naturelle de Napoleon I» – «Внебрачное потомство Наполеона I», изданного в 1964 году, пишет: «…Со времени связи Марии с императором (до смерти Анастазия Валевского в 1815 году) супруги фактически жили врозь, но не были ни разведены, ни официально разделены». А ведь Адам Мауерсбергер уже тридцать лет назад доказал, что в 1812 году брак Валевских был формально расторгнут решением двух варшавских трибуналов: духовного и гражданского.

Все это утверждает меня в том, что открытия польских ученых надо распространять как можно шире и говорить о них громче, в особенности сейчас, в связи с двухсотлетней годовщиной со дня рождения Наполеона, когда все сомнительные откровения Валевской будут вновь перепечатываться в сотнях новых изданий, посвященных Наполеону.

И подумать только, со сколькими видными учеными историками легко «расправляются» воспоминания одной прелестной блондинки.

«С того времени это уже любовные отношения, если можно так назвать то, что она стала каждый вечер приезжать в Замок и покорно отдаваться ласкам, за которые по-прежнему ожидала награды. Ведь она же не отдалась, или, скорее, не позволила себя взять, за такие мелочи, как учреждение временного правительства, организация польской армии или присоединение двух рот легкой кавалерии в гвардии императора французов. Единственная награда, которая могла бы ее удовлетворить, которая могла бы искупить ее грех в собственных глазах, это Польша, возрожденная как государство».

Эта цитата взята из очерка Массона «Мадам Валевская». Именно так характеризует историк сожительство Марии с Наполеоном в течение двух недель, после второго свидания и до отъезда императора из Варшавы. Приписка к очерку заставляет поверить, что автор передает нам в объективизированной форме отрывок из воспоминаний Марии, строго ужимая ее пространный рассказ.

Эта цитата наводит на размышления. Если бы не некоторые (к счастью, несомненные) исторические даты, можно было бы предполагать, что Наполеон ставил организацию польской армии и создание временного польского правительства в зависимость от окончательного улаживания своих интимных отношений с Валевской. Что касается кавалеристов, то нет даже никаких оснований считать, что было иначе, так как идея создания польской гвардейской части родилась только спустя несколько недель после драматического эпизода в Замке.

Но шутки в сторону. В рассказе Марии, переданном Массоном, действительно проступает тревожный тон. Кажется, что под влиянием истерического окружения и любовных домогательств Громовержца у патриотичной Данаи что-то забрезжило в хорошенькой головке. Или, что еще вероятнее, тон этот появился позднее, спустя несколько лет, когда она заканчивала и ретушировала свой идеализированный портрет, предназначенный для родных и потомков. Во всяком случае это краткое извлечение из спокойного и как-никак научного очерка Массона заставляет несколько иначе взглянуть на разухабистую беллетристику графа Орнано и позволяет с большей верой принимать утверждения этого автора, что фактуру своего биографического романа он черпал из «собственноручных записок» прабабки. До сих пор критики Орнано считали, что только буйное воображение правнука раздуло до невероятных размеров политическую роль Валевской. Очерк Массона заставляет предполагать, что значительную часть того, что у Орнано кажется неправдоподобным, выдумала сама Валевская.

Массона удивляет то, о чем упоминает также Юлиан Урсын Немцевич и Анетка Потоцкая, – что Мария могла заставить Наполеона вести долгие разговоры о Польше. Искушенный наполеоновед считает поведение императора в данном случае «странным и поразительным, потому что не было никогда человека менее склонного к политическим разговорам с женщинами». Но молодая полька покорила недоверчивого любовника бескорыстием и патриотизмом – «и он… поверял этому искреннему, невинному дитяти свои секреты, так как чувствовал, что обычные женские склонности по сути своей чужды ей».

Массой приводит несколько политических секретов, которые Наполеон раскрывал Марии во время вечерних разговоров в варшавском Замке. Но в них нет ничего интересного или такого уж секретного. Они точно повторяют те же самые формулировки, которыми император пользовался в официальных обращениях к полякам. Но один я должен здесь привести, так как он выставляет в особом свете главного интерпретатора воспоминаний Валевской.

«Можешь быть уверена (говорит Наполеон Марии), что обещание, которое я тебе дал, будет выполнено. Я уже принудил Россию выпустить из своих рук часть, которую она присвоила, а время сделает остальное…»

Возможно, французский читатель принимает эту информацию вполне безмятежно. Но польский-то читатель знает, что Наполеон не мог сказать подобное Валевской, так как в январе 1807 года была освобождена лишь та часть Речи Посполитой, которую захватила Пруссия. Даже если предположить, что у лица, которому диктовали воспоминания, был неразборчивый почерк и Массой слово Prusse (Пруссия) прочитал как Russie (Россия), то повторение этой ошибки в двадцати трех изданиях исторического труда выразительно говорит о том, что с рукописным наследием Валевской имели дело люди, совершенно неразбирающиеся в тогдашних польских реалиях. Ничего удивительного, что они так некритично доверяли всем утверждениям мемуаристки.

Помимо секретов, поверяемых императором Марии, Массой упоминает и о тайнах, которые император вытягивал из Марии. Требования Наполеона были куда приземлённее, а интересы – конкретнее и отчетливее.

«От этих великих мыслей, – меняя тему так, что это ошеломляет его собеседницу, – переходит (Наполеон) к салонным сплетням, разным скандальчикам и интимным анекдотцам, хочет, чтобы она рассказывала ему о личной жизни каждого, кого он встречал. А любопытство его ненасытно, он вникает в мельчайшие подробности. Такова его манера составлять мнение о господствующем классе страны, в которой он пребывает. Из этого собрания мелких фактов, запечатлевшихся в его памяти, которые он обожает, и так, что даже поражает своими познаниями в этой области слушающую его женщину, он делает выводы, а она замечает, что дала ему оружие против самой себя, и протестует, возмущается мнением, которое он изрекает, ссора кончается тем, что он пошлепывает ее по лицу и говорит: „Моя сладостная Мари достойна быть спартанкой и иметь родину“.