Погружаясь в пучины времени, не рассчитывайте на хорошую видимость. Если мы ограничимся констатацией фактов на основе четких доказательств, далеко не продвинемся. А опираясь на косвенные улики, поневоле приходится оперировать догадками и предположениями. Никуда не денешься от того, что проводимые ныне с применением все более совершенной техники энергичные исследования – колосс на глиняных ногах по той простой причине, что «доказательства» слишком малочисленны и не поддаются однозначному толкованию. В нашем распоряжении части скелетов, порой всего лишь осколки черепов, источенных, так сказать, зубом времени.

Дожди, снега и льды скоблят поверхность материков. Находимое нами сегодня не обязательно отражает всю истину. Можно ли твердо рассчитывать на сколько-нибудь долгую сохранность хотя бы одной косточки грызуна, который сейчас с наслаждением грызет желанный трофей охотника – лосиные рога, утоляя свою потребность в извести. В годы, изобилующие полевками, тщетно искать целые сброшенные рога! А у нас речь пойдет о тысячелетиях…

Когда вместе с окаменелостями человека находят кости животных, можно предположить, что животные были убиты двуногим охотником; обнаруженные при этом камни могли быть древними орудиями. Если сильными ударами им придана удобная для работы форма, можно представить себе, как именно они применялись.

И все же – много ли каменные орудия говорят об уровне техники наших далеких предков? Очень мало: вспомните, что из всех предметов обихода акурио лишь каменный топор может уцелеть на протяжении эпох. Лук и стрелы, корзины из пальмовых листьев, гамак, ткацкий станок, набедренная повязка и другие изделия очень скоро канут в небытие. «Струг», сделанный из верхней челюсти пекари, скорее всего определят как «часть добычи»; длинная рыбья кость не скажет, что исполняла роль иглы; ожерелье из обезьяньих зубов, служившее «инструментальным ящиком», тоже попадет в разряд окаменелостей. Нашему ножу предшествовала острая, как бритва, длинная бамбуковая щепка, которая режет мясо лучше наточенного лезвия мясника. Для этой же цели годится жесткий лист другого травянистого растения. Рядом с этими природными орудиями каменный нож – грубый суррогат.

Находимые при раскопках зубы убитых животных вполне могли быть частью орудий. Помню, как просиял сотрудник стокгольмского Исторического музея Эверт Боду, когда я показал ему один из инструментов акурио – стамеску, а проще – привязанный к палочке зуб агути, грызуна величиной с зайца. «Во время раскопок здесь в Швеции мы находили бобровые зубы; быть может, и они употреблялись как стамески», – сразу зажегся Боду. Лично я не сомневаюсь, что находки каменных орудий – это лишь «верхушка айсберга»; древний человек был куда изобретательнее и искуснее, чем мы привыкли думать.

Как видим, весьма неразумно пренебрежительно отзываться о «примитивных племенах», как это делает Десмонд Моррис в своей книге «Безволосая обезьяна». «Малочисленными, отсталыми и жалкими общинами вполне можно пренебречь», – пишет он.

И в корне ошибается.

Пытаясь перекинуть мост от современной культуры и современного человека к нашим истокам, следует искать и находить надежные опоры. Исходя из нравов английской мелкобуржуазной среды, Моррис силится объяснить ее поведенческие реакции предполагаемой эволюцией выдуманной им «безволосой обезьяны». Результат – отнюдь не мост, а скорее красивое на вид, но, увы, скособоченное сооружение, нечто вроде падающей башни в Пизе.

В наши дни ведутся энергичные исследования и все более успешные поиски окаменелостей, главным образом в Африке. Ископаемые хорошей сохранности позволили проникнуть в весьма отдаленное прошлое. Впрочем, «хорошей сохранности», пожалуй, слишком сильно сказано. Так ли надежны эти находки? Что они доказывают?

Правильно интерпретировать окаменелости очень трудно. Ничего не стоит ошибиться; сошлюсь хотя бы на примечательный случай с относительно недавней находкой – обнаруженным в Сконе в 1939 году скелетом, датируемым пятым тысячелетием до нашей эры.

Скелет лежал вместе с кремнево-костяным наконечником копья и каменным орудием, подобием стамески. Во многом исходя из сопутствующих предметов, было решено, что кости принадлежали молодому стройному мужчине ростом около ста пятидесяти пяти сантиметров. За это вроде бы говорили и особенности черепа. Однако тридцать лет спустя при повторном изучении скелета «молодой мужчина» оказался женщиной, притом неоднократно рожавшей! Один шведский профессор установил, что у женщин щель между лобковыми костями увеличивается после каждых родов; так вот эта щель у «молодого мужчины» была сильно расширена.

Если такие мелкие детали определяют разницу между мужским и женским скелетом семитысячелетней давности, понятно, сколь сложно истолковать сильно поврежденную находку возрастом в сто тысяч или миллион лет.

Больше того, порой находимые при раскопках кости поспешно объявляли принадлежащими новым видам, тогда как дальнейшие исследования вынуждали пересмотреть классификацию. В самом деле, можно ли с полной уверенностью говорить о принадлежности скелета или части черепа «новому виду»? Как стал бы будущий исследователь толковать огромную разницу между ископаемыми скелетами хрупкой жительницы Бали и могучего нубийца? А ведь они принадлежат к одному и тому же виду Homo sapiens sapiens , в чем мы можем воочию убедиться сегодня.

Скандал вокруг так называемого «пилтдаунского человека» заставил призадуматься всех палеоантропологов.

В 1912 году в Пилтдауне на юге Англии любитель-археолог Чарлз Доусон «обнаружил» в гравийном карьере странный череп с «наполовину сохранившейся» нижней челюстью. Один уважаемый научный сотрудник Британского музея предложил экспертам из разных стран высказать свое мнение о находке, но когда многие палеоантропологи, в том числе легендарный Луис Лики, пожелали ознакомиться с оригиналом, им были выданы только слепки. Ничего удивительного – находка была фальшивой! Кто-то (кто именно, так и не удалось выяснить) приладил к современному черепу челюсть орангутанга с вставленными в нее коренными зубами человека.