Они довезли подпрыгивавшую на булыжниках повозку до спуска. Мустар остановился и сказал:
— Теперь поворот, да?
Маррон не понимал его, пока не увидел, как мальчик налёг на шест, поворачивая тележку вокруг своей оси. Маррон нырнул под рукоять и помог ему. Объединёнными усилиями они развернули повозку так, чтобы шест торчал сзади, потом ухватились за перекладину и толкнули. Как только колёса коснулись наклонной поверхности, повозка покатилась вниз. Почувствовав это, Маррон и Мустар откинулись назад, сдерживая эту тяжесть.
После тёмного туннеля перед ними оказались ступеньки, вырезанные в мрачном каменном коридоре. Повозка запрыгала по ним, дёргаясь во все стороны, и Маррону с мальчиком стоило немалых усилий не дать ей развернуться. Будка стражей, ворота и небольшой ровный участок, где повозку снова пришлось толкать. И тут они вылетели на дорогу и изо всех сил упёрлись босыми ступнями в горячий камень, удерживая повозку.
Никогда ещё тропа не казалась Маррону такой длинной и крутой. Повозка заставляла бежать их вниз; на каждом повороте она старалась вылететь за край дороги, и веса Маррона и Мустара едва хватало, чтобы удержать и развернуть её. На полпути вниз Маррон заметил, что Мустар улыбается. Очередной поворот — их босые ноги с трудом удержались на самом краю тропы, да и то лишь потому, что Маррон и Мустар цеплялись за тележку, — и мальчик смеялся.
Нет, это не мог быть смех — наверное, он всхлипывал от страха? Но взглянув на мальчика, Маррон убедился, что тот явно наслаждается этим сумасшедшим бегом. Он улыбнулся Маррону и прокричал, перекрикивая шум колёс:
— Как на лошади, да? На молодой, неучёной…
Маррон выдавил из себя ответную улыбку, решив, что мальчик немного ненормальный. Но тут он сообразил, что не прав. Мальчик вовсе не сумасшедший — просто он попал в рабство совсем молодым, оторван от своего народа, от своих лошадей, обречён на тяжёлую работу. Жизнь должна казаться Мустару бесконечной чередой работы, сна и пробуждений перед новой работой. А значит, нет ничего удивительного в том, что мальчик хватается за любое развлечение, которое ему попадается.
Подумав так, Маррон впервые ощутил, что его теперешнее занятие не только опасно, но и захватывает. Он почувствовал, что теперь ему проще выносить эту работу, вспомнил, что сам он молод и лишён развлечений, нашёл какое-то странное удовольствие в том, чтобы рисковать и побеждать опасность, полагаясь при этом лишь на собственные силы. И ещё он был, свободен, пусть ненадолго, но ускользнул из-под бдительного надзора…
Маррон услышал собственный короткий смешок и позабыл о том, что наказан. На прямых участках дороги они с Мустаром переставали сдерживать повозку и мчались вперёд гигантскими шагами. Маррон не замечал боли, когда его босые ноги ударялись о землю, и не обращал внимания на собственное перепуганное тело, поворачивавшее повозку на возникавших вдруг поворотах. Это так походило на полет…
Внезапно дорога почти выровнялась, камень под ноющими израненными ступнями уступил место пыли и утоптанной земле, и повозка вновь отяжелела, её снова надо было толкать. Маррон с Мустаром остановились и развернули её, предпочитая тянуть. Однако они никуда не пошли, просто улыбнулись друг другу, блестя глазами сквозь заливавший лицо пот. Волосы у них слиплись, а сердца бешено бились в груди…
Ноги у Маррона подогнулись, и, чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за то, что попалось под руку. Рядом с ним были Мустар и повозка, но повозка воняла, и Маррон ухватился за плечи мальчика. Цепляясь за него и задыхаясь от смеха, юноша почувствовал, как тонкие руки сомкнулись у него на поясе, а мокрая горячая голова оказалась где-то у шеи.
— Куда теперь? — вспомнил Маррон о работе и о наказании. — Куда девать повозку?
Мустар ткнул пальцем в колею, отходившую от дороги и исчезавшую за основанием скалы. Путь обещал быть тяжёлым, развлечений больше не предвиделось. Маррон вздохнул, фыркнул и не спеша занял место у перекладины. Мустар последовал его примеру; они налегли на перекладину, зарылись пальцами ног в пыль, под которой оказалась всё та же сухая земля, и стронули повозку с места.
Колея обогнула южную оконечность утёса и вывела их в деревню с узкими улочками меж глинобитных хижин. Здешние жители были верующими или по крайней мере сами так говорили, хотя обряды у них были свои и молились они на другом языке. Их женщины каждый день поднимались в замок, чтобы обстирать и накормить рыцарей, — среди угрюмых молчаливых монахов они казались ещё веселее и болтливее.
Сейчас в деревне не было видно женщин; только старики сидели на порогах, куря набитые холой трубки и сплёвывая на улицу. Ввалившиеся глаза, скрытые тенью от тяжёлых белых тюрбанов, внимательно следили за движением повозки. Маррон не увидел ни одного ребёнка, не услышал ни единого детского крика. «Может, сюда приходили братья, — зло подумал он. — Может, фра Пиет привёл сюда свой предыдущий отряд, и они вышибли из них мозги за неправильные молитвы…»
Впрочем, нет, это глупо. В деревне не было еретиков — об этом свидетельствовал храм, самое большое строение в деревне, со знаком Господа над дверьми и с незакрашенными глазами. Проходя мимо грозного изображения, Маррон склонил голову. Про себя он просил пощады для того ребёнка, которого убил, хотя такая просьба и была явной ересью. «Случается всякое», — мрачно вспомнил он.
Они беспрепятственно проследовали через деревню. С ними так никто и не заговорил. За деревней простирались поля — по крайней мере то, что считалось полями в этой засушливой земле. Равнина между деревней и рекой была грубо поделена на участки, на которых пробивались жалкие ростки проса и маиса. В реке воды не было, одно только высохшее русло. Вода плескалась в колодце, вокруг которого ходил по кругу старый слепой верблюд. Он вертел колесо, поднимавшее из колодца кожаные ведра. Тут Маррон увидел детей — один водил клячу под уздцы, второй погонял верблюда хворостиной, третий опорожнял ведра в корыто, а ещё дюжина детей наполняла водой тыквенные бутыли и поливала посевы. Некоторым детям было лет по пять-шесть; так шло их детство, так пройдёт и вся жизнь.
Увидев повозку, они подбежали ближе. На взгляд Маррона, мальчики и девочки были почти неразличимы — у тех и у других были пыльные каштановые кудряшки, узкие лица, большие глаза и бледные неровные шрамы. Дети казались ещё более тощими, чем Мустар и другие рабы, — кожа да кости под изорванными рубашонками. Детвора не то смущённо, не то с опаской переговаривалась шёпотом, но ни один из детей не заговорил с Марроном, хотя все они шли с его стороны, видимо, стараясь держаться подальше от Мустара. Шарайцы должны были казаться им дьяволами, кровожадными и опасными, несмотря на близость замка, и потому они боялись даже пленного мальчика-раба.
Мустар залез на повозку и жестом позвал Маррона за собой. Маррон неохотно последовал примеру мальчика, по щиколотку утонув в вонючем грузе. Вот это было настоящим наказанием — как можно быстрее выгребать из повозки дерьмо, вонь от которого быстро густела в жарком воздухе, привлекая полчища мух. Через несколько минут голова у Маррона закружилась так, словно он накурился холы, как те старики в деревне…
Как ни быстро они работали, дети были быстрее. Они горстями хватали драгоценную грязь и отбегали, чтобы осторожно уложить её у основания бледных стеблей растений, а потом возвращались за новой горстью.
Когда в повозке ничего не осталось, Маррон опёрся на лопату и глубоко вдохнул через рот, глядя, как Мустар выгребает из щелей остатки дерьма.
— Теперь мы вернёмся, — сказал мальчик, с улыбкой глядя на усталого Маррона. — А потом придём снова.
Маррон застонал. Что ж, по крайней мере пустую повозку будет легче везти, да и риска никакого. Хотя бы удастся поговорить.
— Мустар, как эти люди ухитряются выжить? Их огороды не прокормят всех… Мустар покачал головой.
— Это вторая еда, — сказал он, нахмурился и повторил: — Второй раз растёт, да?
