Он потянулся через стол. Я разглядел голубые напрягшиеся вены на висках, худые выразительные руки с длинными тонкими пальцами, как у фокусника. Я расслабился, пододвинул к нему бокал. Чисто автоматический жест - и он так же автоматически уверенными движениями смешал водку с вермутом и налил мне.

- Теперь можете высказаться вы, - произнес он с той многозначительной улыбкой, которой, я помню, я наделил его в какой-то книге. - Я только хочу подготовить вас к нашему предстоящему разговору и, кто знает, к нашей совместной жизни, которая, может быть, неизбежна.

Он откинулся на спинку кресла, закурил, но не предложил мне. И повторил:

- Которая, может быть, неизбежна.

"Неизбежна"? Я перехватил его взгляд, он не дрогнул, наоборот заставил меня посмотреть на копию Эстева, которая в то время была довольно популярна. Все было слишком похоже на розыгрыш. Мне хотелось покончить с этой комедией.

Я сказал:

- Не пора ли нам поднять занавес, чтобы как можно скорее опустить его?

- Вот именно. Пора садиться за стол.

Он встал. Портьеры раздвинулись.

Был ли сюрприз задуман? Хорошо накрытый стол многое может значить. На маленьком сервировочном столе рядом с хозяином стояло зеленое блюдо с красными омарами. В центре стола оно выглядело бы чересчур кричаще. Там же очень кстати лежал пучок свежего сельдерея. Все это было освещено ярким светом люстры пирамидальной формы - такие обычно бывают в ресторанах-грилях, где освещение усиливает цвета поданных блюд. Стол был накрыт светло-голубой скатертью, никаких там рисунков, птичек и рыбок, ничего, что подчеркивало бы, что стол накрыт именно к обеду, и, я не верил своим глазам, никаких свечей.

Конечно, все было продумано. Действительно хорошо накрытый стол, вполне уместный для наших благородных порывов. Он следил за мной и не скрывал этого. Я в свою очередь признал его победителем и непринужденно сказал:

- Великолепно!

Наигранное равнодушие могло бы все испортить. Он, видимо, отметил это про себя, как игрок, который в покере по лицу партнера угадывает его карты. С другой стороны, слово "великолепно" можно произнести с такой интонацией, которая на языке театра называется антирепликой. И я заметил, что от его внимания не ускользнуло мое сдержанное великодушие в поединке как раз в тот миг, когда он закрылся от меня. Он как бы выиграл эту ставку и произнес с наигранной откровенностью:

- Я старался. Вы когда-то описали именно такой стол - впрочем, давайте есть.

Стол был накрыт на троих. Нас разделял еще один прибор. Я понял сразу: он знает, что я не буду спрашивать. Еще одна черта: не отвечать на вопросы, которые не были заданы. Он аккуратно разлил водку из запотевшей бутылки, разлил вращая, чтобы не пролить ни капли.

- В одной из книг вы угадали: когда-то я был кельнером, но не будем об этом, пока давайте есть. Потом, если позволите, я расскажу о себе, о том, каким вы, возможно, меня себе представляли, каким вы меня знали. Вас это утомит, даже, может быть, раздосадует, но сейчас - мой выход. Вы ведь выходили на сцену тридцать с лишним лет, и, я думаю, будет справедливо, если сегодня вечером на сцену выйду я. Что ж, я рад вам, ваше здоровье! Чем это для нас кончится, вернее, для меня, - посмотрим. Может статься, вы измените свое мнение обо мне, откажетесь от случайностей и нелепиц, вы ведь играли вслепую. Это будет гораздо лучше для меня, а может, и для вас. Вы описывали значительных героев, а где-то в тени, в глубине сцены мелькал я - Роберт Ангелл. Впрочем, ваша совесть может быть чиста. Вот вы писали: "У Роберта не все клеилось в жизни". Что ж, подождем немного с обедом; он и так долго ждал. И даже сейчас, когда я протягиваю вам это блюдо с омарами, я вижу: вы опять замкнулись в ваших вечных скобках, потому что вас кольнула фраза "У Роберта не все клеилось в жизни", ведь это профессиональный штамп, и не уходите в себя, и не пытайтесь ускользнуть, ведь уже сам по себе накрытый стол сразу вызывает у вас ассоциации - может быть, что-то связанное с кафе, и уж во всяком случае... Позвольте, пусть омары будут просто омарами...

(Нет, конечно, у Роберта не все клеилось. Но все было и не так уж плохо. Во всяком случае, он жил. А это удавалось далеко не многим в те времена. Но где же все они теперь! Итак, пора юности, друзья. Потом все разбрелись, пропали из виду. Роберт был не из тех, кто вдается в подробности. Он старался не принимать все близко к сердцу. Но вот судьба Вилфреда Сагена, Маленького Лорда, пожалуй, все-таки немного мучила его. Не так чтобы очень, но все-таки. Совесть нечиста? Но почему же у него, Роберта, совесть нечиста перед этим себялюбцем и почему он должен быть в ответе за все, что с ним происходило до конца, до восьмого мая 1945-го. Роберт протягивал ему руку помощи в тяжелые времена, так что совесть его чиста. Просто и на самой чистой совести всегда найдется какое-нибудь пятнышко. Это другое дело. И ведь мог бы Вилфред - эта зловещая птица - остаться в живых, среди тех немногих, кто остался? Черт его знает. А его семья - Роберт никогда толком и не знал, в какой среде обитал этот баловень судьбы. Потом, - новый виток. Когда у друга Роберта - Вилфреда был период взлета и падений. Только ему, Роберту, не хотелось участвовать в этом деле. Во всяком случае, с этим дядей Мартином. Который в полосатых брюках и вообще насквозь полосатый, весь эдакий умеренный и в интересах общества добровольно сотрудничавший с оккупантами - вон куда крутануло его колесо судьбы. Кто знает. Землевладельца звали Оскар, и в пятидесятые годы его судили весьма милостиво, ведь он был назван в честь Оскаpa II и поэтому жил - как аристократы прошлого века, и его отношение к существующему строю - вся эта чушь на суде была сказана всерьез!

Некоторым повезло, но теперь эта аристократическая компания уже вымерла. Не то чтоб он специально следил за траурными извещениями, но все-таки было известно, что члены этой компании были кремированы с подобающими церемониями, с соболезнованиями, с катафалками, украшенными цветочными венками фирмы "Клейнсорг". Мир их праху. Роберт был не из тех, кто желает вечных мучений умершим душам. С тех пор у него вошло в привычку со стаканом виски с сельтерской сидеть в кафе "Гернет" и предаваться ностальгическим воспоминаниям о минувших днях под звуки "Юморески" Дворжака в исполнении случайных музыкантов. Он любил их. К тому же музыка напоминала ему...

Женитьбу. Да, именно его краткую совместную жизнь с Бианкой, его мини-супружество, которое не попало в поле зрения писателя. Во всяком случае, в своих опубликованных сочинениях он не упоминал о нем. Это загнанное вглубь воспоминание никогда не причиняло ему, Роберту, боли. Нисколько. Да и ей тоже, собственно. Вообще с ней все была сплошная игра. Но он понял это гораздо позже, часов через двенадцать. Но как было - он не рассказывал своему другу официанту Бродерсену, как он себя чувствовал, когда высадился с поезда в Моссе. Да, с поезда. Настоящего поезда со старинным паровозом на манер двадцатых годов, с паром, копотью и всем прочим. Она, конечно, не рискнула бы лететь самолетом, эта ведьмочка (еще стаканчик, Бродерсен!).

Ты ведь тоже не решишься лететь, Бродерсен.

Я не боюсь. Просто не хочу.

Нет, боишься.

Просто не хочу.

Ладно, пусть так.

Что ж, может, я и сам не рискну.

Нет, ты, конечно, осмелишься. Только не хочешь.

Нет, я боюсь. Я не исключение.

Вот так все и произошло. Хорошо было сойти с поезда в Моссе. Хорошо было стоять у стойки спиной к выходу на перрон и слушать казенный женский голос, объявляющий: "Поезд в Осло отправляется с платформы номер один, займите свои места".

Приятно было стоять как столб, курить прекрасный старый норвежский табак "Тедди", слушать, как запыхтел поезд и двинулся в родной город, битком набитый родственниками жены с распростертыми объятиями, с приданым наготове. Бианке, конечно, было не очень приятно возвращаться из свадебного путешествия одной, без мужа. Притворная улыбка скрывала слезы. Но это прошло. Обычно это проходит. И воспоминание о бедняге Кнудсене Кнуссене, как его называли. Да, так что же потом? Когда все раны затянулись, Бианка пережила трех мужей, началась новая война, старый Кнуссен - миллионер или мультимиллионер - утратил свое былое величие, достигнув сорока пяти. Поскольку он не был королем Оскаром или дядюшкой Мартином, это был закат семьи Кнуссенов! Семья сильно поредела. Достопочтенная старая сеньора Бианка "почила вечным сном", выпив, не считая, таблетки, лежавшие в ящике тумбочки. Юная Бианка была не из тех, кто идет ко дну, она вовремя вышла из игры, все эти годы она успешно снимала пенки, пока не запахло жареным. Загадка Бианки Кнудсен - ах, как нелегко разгадать ее до конца, но чтобы описать ее - для меня, Роберт, ничего не стоит. Она - хищная ворона, способная пережить всех в Уллерносен 1. Что мог он, Роберт, сделать для этой курицы, обыкновенной наседки, из каприза не желавшей называться фру Ангелл, Бианка Ангелл? Просто сойти с поезда в Моссе и позволить ей катить дальше оставшиеся полтора часа со своим дорогостоящим багажом, в своем серебристо-сером костюме из Парижа, с пятнадцатью чемоданами, битком набитыми модными тряпками. Ей, Бианке, никогда не приходилось туго, все ее расчеты оправдывались, за исключением сюрприза в Моссе, который она, между прочим, со свойственным ей притворством тоже обернула себе на пользу, заявив, что в одиннадцатом часу вечера она поняла, что ошиблась, и высадила мужа из поезда. Что ж, пусть так. Роберт, как обычно, не возражал. Может быть, именно поэтому его жизнь была немного... ...или, во всяком случае, казалась несколько суматошной. Кто знает, может быть, где-то с самого начала его жизнью управляли какие-то тайные силы, вроде подводного течения? А стоит ли вообще разгадывать такие загадки? Это не для меня, не раз повторял он. И все-таки случалось, что иногда строил планы. Строить планы наперед - что это значит? Начинать возводить свой дом с подвала и выше - ради чего, собственно? Когда-то у него была гостиница, почти тридцать лет назад, маленькая загородная гостиница среди гор и долин, именно так, как сообщалось в путеводителях. Она принадлежала ему, но может ли целая гостиница принадлежать кому-то одному? Вернее, он был управляющим. Конечно, дела шли так себе. Но все-таки... Здесь постоянно жили друзья, пестрая публика, которой, собственно, некуда было податься. Может быть, это ему когда-нибудь зачтется. Но Роберту это не казалось главным. Хотя временами... А почему бы и нет? Он мог иногда позволить себе, сидя в своем углу, вспоминать о своих былых благодеяниях. Вот, пожалуй, и все. Можно ли представить себе, что человек подводит итоги жизни со всеми вычетами и с процентами за честь и совесть? И вспоминать какие-то мелочи. А когда фортуна повернулась к нему спиной... впрочем, по-настоящему этого никогда не случается. Поразительно, как со временем все постепенно становится на свои места. Главное - выжить. Дует попутный ветер, но все равно - будь начеку. Времена меняются, да, они сильно изменились за те шестьдесят лет, которые он прожил. И люди тоже. И на то, за что раньше строго осуждали, теперь смотрят легко (опять выражение "раньше"). Порядочность и честность упали в цене, и это очень удобно. Большинство считали теперь, что главное - не попасться и что все зависит от случая. Честность недолговечна. Сколько было таких, кого он не знал и которые могли бы...