Теперь он стоял почти рядом. Она сказала:

- По-моему, вы были просто влюблены в свою няню!

- Не спешите, - сказал он. - Может, и так. Но что это за любовь, если ты даже не догадываешься о ней? Конечно, мы оба были влюблены в нее - и брат, и я. Но сами того не ведая. Нас притягивало то таинственное, что было в ней.

- Боже мой, как мне уже надоела ваша няня!

- Самое удивительное, - быстро сказал он, - что она вам ни капли не надоела. Она даже занимает вас. Я сказал, что вы на нее похожи. И это не выдумка. Это правда. Вы должны выслушать меня.

Опять детская мольба. Как тяжело дышится в этой круглой оранжерее!

- Тот морской офицер не понимал ее. Не видел в ней ее таинственной сути. Он видел лишь то, что лежало на поверхности: обходительность, красоту, исключительную благопристойность. Они поразили его. Только их он и полюбил в ней, только ими и восторгался.

Смущенно отодвинувшись от него, она сказала:

- Это не так уж глупо! Едва ли многие мужчины способны оценить в женщине именно эти качества.

- Слишком многие, - опять быстро возразил он. -Мы с братом - мы были совсем не такие. Мы не понимали собственных чувств, и опыта у нас не было никакого, поэтому мы боготворили в нашей няне не внешнюю строгость, а ту суть, которую мы в ней лишь угадывали.

Она улыбнулась:

- О господи, вас видно насквозь!

- Не говорите так, - сказал он серьезно. - Вам не следует так говорить. Потому что, когда вы вошли сюда, я...

- Что - вы? - спросила она. И тут же снова раскаялась в своей несдержанности.

- Я стоял здесь и пытался понять, осталось ли во мне хоть что-то от того маленького человека в матроске, который...

- А ваш брат? - спросила она, потому что он замолчал.

- У нас была дуэль.

- У вас?

- Да, у нас. Мы дрались на деревянных саблях.

- И кто же победил?

Он не заметил ее насмешки.

- Я.

В нем появилось что-то вызывающее, чего она до сих пор не замечала. Она попыталась найти нужное слово. "Позер", "наглец", пришло ей на ум.

- А она! - почти крикнул он. Бетонные стены и круглый потолок отозвались эхом.

- Да, да, что было с ней?

- Она ничего не понимала. Она обожала его за то, что он обожал ее стиль, стиль, который она сама себе выбрала. Он писал ей письма, этот офицер, я знаю, я сам приносил почту. Но все реже и реже.

Она заглянула в его взволнованное лицо. Теперь он стоял совсем близко.

- Некоторые из писем я распечатывал над паром. Английский я знал плохо и читал эти письма со словарем. Его любовь постепенно таяла, я понял это раньше, чем она. Я ненавидел его.

Она подумала: прочь отсюда, надо уходить.

- Надо уходить, - произнесла она вслух.

- Я не стану вас удерживать. У меня и в мыслях этого не было. Я только хотел понять... потому я и прихожу сюда каждые четыре года... если я...

- Что же с ней стало? - прошептала она.

- Армия Спасения.

- Армия Спасения...

- Да. И вот сюда пришли вы. Теперь вам надо уходить, Вы уйдете. Но ведь вы пришли. Сюда. К Виктории-регии. В действительности она называется совсем иначе.

- В действительности? - Она представила себе сад за стенами оранжереи, город, шум которого долетал сюда сквозь редкие деревья, себя самое строгую, безукоризненно одетую женщину. Она оглядела свой костюм. Посмотрела на цветок. Красное око, мудрое и зловещее, безжизненно взирало на замкнутый мир.

- О какой это действительности вы все время толкуете? Сперва вы приходите сюда, и в нос вам залетает муха...

- Я и пришел сюда в поисках действительности...

- Потом вы рассказываете про няню...

- Которая пренебрегла действительностью ради выбранного ею стиля.

- И пристаете ко мне со своими горькими воспоминаниями...

- Связанными с растением, отвратительным созданием, разросшимся до чудовищных размеров, которое прикинулось великолепным и стало музейным экспонатом.

- И все это ради того, чтобы смутить меня. Мне жаль, но на какое-то мгновение вам это удалось!

- Не смутить. Предостеречь. Моя няня... Видите ли... ее падения повторялись снова и снова до самой ее старости. И каждый раз она нуждалась в спасении.

- Боже мой, так вы меня предостерегаете от благопристойности?

- Вот именно! - Теперь он стоял совсем близко и был совершенно спокоен. - Дело в том, что я вас люблю.

- Что за чушь! - отозвалась она. - Вы не можете этого знать...

Он перебил ее, по-прежнему спокойный и неподвижный:

- Могу. На этот раз - могу. Так бывает. Не знаю почему. Но это случилось.

Она помолчала.

- И поэтому вы угостили меня своими воспоминаниями?

- Нет, не поэтому. Это получилось само собой. Вы вошли в оранжерею. Проклятое растение лежало, раскрыв свое лоно. И в оранжерее ожило прошлое. Четырехлетний цикл наконец завершился и совпал с другим, более длительным циклом, поглотившим его. Вы пришли сюда, и задачка должна была вот-вот совпасть с ответом.

- Ну и как, совпала она с ответом?

- Почти. Смотрите, вы так сжали сумочку, что у вас побелели суставы пальцев. Вы уже не так неприступны, как вначале. Вам надо спасаться - только что вы сами подумали об этом, - еще немного, и будет поздно. Я же сказал, что люблю вас.

- Вы просто сошли с ума!

- Нет. Если не считать того, что я вас люблю. Уходите.

- Как вы смеете прогонять меня отсюда! Сами уходите.

- Я не могу. А вы можете.

Она постояла, оглядела себя. Подумала: сшитый на заказ костюм, собственный стиль. Ей было двадцать пять лет. Двадцать пять лет она создавала этот стиль.

- Я тоже не могу, - сказала она.

В сумерках коварно улыбалась Виктория-регия.

Домик был маленький, выкрашенный в красный цвет. Казалось, он был создан вместе с этим краем: голубая полоска моря среди скал, узкая дорожка, бегущая вверх от причала, невысокие каменистые холмы - защита от ветра. Позади дома начинался пологий зеленый склон, где росли голубые колокольчики, закрывавшие свои венчики к ночи.

В то утро, когда он уезжал отсюда, дом словно истекал кровью. Каждую осень в день отъезда ему казалось, что дом истекает кровью, и с каждым годом это ощущение становилось все сильнее, будто дом каждый раз хотел напомнить ему, что жизнь стала на одно лето короче.

Он рванул заводной тросик и сделал лишний круг в открытой бухте, чтобы еще раз увидеть дом в расселине скал - его было видно только под определенным углом. Проезжая мимо, можно было увидеть лишь на мгновение, как домик вынырнет и исчезнет. У многих при этом возникала мысль: "А есть ли там в самом деле дом?" Он настолько отвечал представлению людей о маленьком домике у моря среди скал, защищенном от ветра, открытом сверканию солнца и моря, что его можно было принять за мечту каждого человека о маленьком доме возле бухты, спрятанном от мира.

В городе, долгою зимой, он сам начинал сомневаться: "Да есть ли в самом деле этот дом? Или он существует только в моем воображении, как мечта о более светлой действительности?"

Он дважды объехал бухту, чтобы еще раз "прочувствовать" дом перед разлукой и убедиться в том, что он стоит на своем месте. Каждый раз, когда он видел его, ему казалось, будто это какой-то обман, не что иное, как стереотипное представление о доме.

И снова его охватывало беспокойство: неужели он что-то забыл сделать? С каждым разом он испытывал это чувство все сильнее. Ему становилось больно, словно он совершил предательство. И все же он знал истинную причину боли: еще одно лето вычеркнуто из жизни.

Что он мог забыть? Ведь он всегда оставлял дом в полном порядке. Кадка для воды опрокинута, кофейник перевернут, матрац и подушки развешаны на чердаке, чтобы не погрызли мыши. Ковш висит на гвозде возле двери, ржавый ключ - на гвозде справа под стрехой. И все же уверенность в том, что он что-то забыл, возрастала по мере того, как он отдалялся от дома. Да нет же, он не мог ничего забыть!