Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ему было невыносимо грустно. Тоска, меланхолия, печаль своевольно вторгались теперь, после позавчерашнего разговора с Мариной в его беззащитное, непривычное к абстрактным чувствам сознание. Он был бесконечно одинок в этот момент, но не знал об этом и думал, что отравился утром в кондитерской. Его даже мутило, по правде сказать.

В который раз он вспоминал, — пытался вспомнить, но воображения не хватало, — маринину расплывчатую внешность. Рассыпающиеся на ходу непрочные фрагменты ее облика приходили ему на ум: глубокий зрачок в тени ресниц, виновато наклоненная голова, неловкий шаг, рука, рассеянно упирающаяся в поясницу. Разрозненные черты выскальзывали из его памяти тем быстрее, чем сильнее, отчаяннее пытался он их удерживать. Но каждый раз, когда он вдруг, — хотя бы и на мгновение, — видел ее, — хотя бы тень ее, абрис, нежный изгиб воротника, обнимающего покатое плечо, — он чувствовал, что утомительная тревога пропадает, и по телу разом, как впрыснутый в кровь медикамент, распространяется упоительная эйфорическая волна. Спустя короткое мгновение картинка с издевательской неторопливостью исчезала, как диапозитив на экране, когда лампочка в проекторе перегорает, и его снова охватывало отчаяние, повторяющееся настойчивое напоминание о том, что Марина никогда по-настоящему принадлежать ему не будет. От этой мысли, главной, отчетливой, в отличие от всех остальных переживаний, как наглядное пособие по гражданской обороне, ему становилось временами так отвратительно плохо, что хотелось немедленно покончить с собой, причем не просто так, застрелиться или повеситься, а каким-нибудь особенным, замысловатым способом, например, харакири себе ножницами сделать, ртути наглотаться из градусников или перочинным ножом сонную артерию себе перерезать. Он ненавидел себя в эти секунды, он казался себе отталкивающим уродом, безмозглым, никчемным, случайно и наспех слепленным гомункулусом, плотоядным приматом. Потом и эта, главная мысль, тоже мало-помалу проходила, пропадала где-то в коре головного мозга, в неразборчивой перекличке слабых сигналов, и ему начинало казаться, что ничего, что цыплят по осени считают, что все еще впереди и что жизнь можно, вообще, всегда по-своему повернуть, стоит только взяться как следует. Что когда-нибудь, — сто, двести, тысячу лет спустя, неважно когда, когда-нибудь потом, — он сможет осторожно, затаив дыхание, прикоснуться ладонью к подростково-продолговатому ослепительному обводу ее предплечья и дружелюбное, доверчивое, податливое тепло будет ему неожиданным ответом.

Его телохранитель сосредоточенно склонился над игровым автоматом. Он почти не шевелился, только время от времени подчеркнуто резко постукивал по светящимся кнопкам, на что автомат отвечал иногда мелодичным механическим мурлыканием. Проститутка испарилась. Второй телохранитель тоже куда-то исчез. Макушка бармена виднелась над краем стойки, — он смотрел свой боксерский матч.

Столик Харина находился от Темы слева, в противоположном углу. Тема примерился: вскочить… Нет, сначала пистолет достать, встать, развернуться и застрелить Харина. На расстоянии пяти метров из хорошего боевого оружия трудно промахнуться. (Эту фразу Тема вычитал накануне в потрепанном спортивном журнале, оставшемся у Антона на антресолях еще от предыдущих хозяев квартиры). И через кухню бегом во двор. Где второй, интересно? — подумал Тема про телохранителя. — Где он шатается? Неплохо было бы его тоже укокошить.

Тема приготовился. Приготовиться было просто: он сунул руку во внутренний карман куртки, обхватил холодную и сразу же сделавшуюся влажной рукоятку пистолета, снял пистолет с предохранителя, предусмотрительно освободил его от складок одежды и замер. Негромко играла музыка, игральный автомат в очередной раз уютно прожурчал свою победную песенку, комментатор что-то хлопотливо лопотал по телевизору время от времени подбадривая самого себя неразборчивыми восторженными восклицаниями. Икроножные мышцы заныли от напряжения. Нужно было вставать и стрелять.

Тема приподнялся еще на полтора сантиметра.

В это время двери торжественно загремели и в кафе, весело толкаясь, вошли, — или, вернее сказать, ввалились — пятеро крупных коротко стриженых молодых парней в кожаных куртках со спортивными сумками. Они жизнерадостно поздоровались с Хариным и телохранителем и, поглядывая на часы, расселись за столиками возле эстрады.

— Много выиграл, Петро? — спросил один из них телохранителя. Телохранитель на ответил.

— Да у Санька здесь все автоматы заряжены, — сказал другой и коротко невыразительно хохотнул. — Верно, Санек? — он подошел поближе к бару и облокотился на стойку. — Ну что? Кто кого барабанит?

— Колумбиец, — сказал бармен, не оборачиваясь. — Колумбиец мексиканца терроризирует. Грамотно, между прочим, долбит, — добавил он после паузы.

— Звери, — сказал бандит равнодушно и отвернулся. Он был в синей спортивной куртке с белыми полосками на рукавах. — А где Дырявый?

Никто не ответил.

Не прошло и полутора минут, как стекла в дверях снова звонко задрожали: в кафе толпой вошли еще восемь человек, все молодые мужчины, тоже в кожаных куртках и плащах, тоже коротко стриженые, но без сумок. Они оккупировали два крайних столика, один из них сел напротив Харина.

— Здорово, батя.

— Здорово, коли не шутишь.

В кафе стало тихо.

— Сань, закрой заведение на минутку, — попросил Харин негромко. — Перерыв.

Бармен подошел к дверям, задвинул тонко звякнувшую щеколду, клацнул о стекло поцарапанной пластмассовой табличкой на веревочке, задернул штору и вернулся к телевизору.

Тема медленно опустился на стул и замер, прислонившись плечом к стене. Еще не хватало только, чтобы кто-нибудь из кухни вышел, — или чтобы кто-нибудь в туалет пошел, — и застукал меня здесь, подумал он. Возвышенный стоический сарказм этого рассуждения заставил его то ли поморщиться, то ли криво и коротко улыбнуться. Собственная мимика показалась ему постороним прикосновением, он потрогал лицо и прислушался.

— Короче, папа, — сказал Харину его визави, — ты мне рога не мочи. Халявы нет. Тунгус мазу держал, держит и держать будет. Надо мной не течет.

Харин бесстрастно помотрел на своего собеседника.

— Базара тоже больше нет, — сказал он ровно. — Звони шестым, зеленый. Закосишь, — оттяну как последнего.

Телохранитель Харина по-прежнему постукивал по кнопкам игрального автомата. Услышав эти слова, он, как бы невзначай приоткрыл полу своего кожаного плаща и повнимательнее пригляделся к продолговатому отражению бритого затылка, вытянувшемуся на покатом стекле экрана. Собеседник Харина сидел прямо у него за спиной и телохранитель, не отрываясь от игры, прикинул на всякий случай расстояние и разворот, поскольку знал: в любой сложной ситуации валить нужно главного, остальные сами разбегутся.

— Кочумай, — сказал Тунгус, — батон на тебя крошить неохота. Поволочешь — затарим.

Тема увидел, как один из приехавших первыми парней незаметно опустил руку в расстегнутую сумку. Другой, приехавший попозже, сунул руку за пазуху. Бармен по-прежнему смотрел бокс.

— Я, фраер, не таких петухов одевал, — сказал Харин тихо, разглядывая ногти. — Ты глину караулить пойдешь, если не засохнешь.

Он посмотрел Тунгусу в глаза.

— За базар держать надо, — сказал Тунгус, почти не шевеля губами.

— Подержи и ты, — ответил Харин.

В этот момент Тема увидел в стакане с яблочным соком симпатичного молодого мужчину в сюртуке, с белыми воротничками, твердо упиравшимися в подбородок и в клетчатых серых брюках. Мужчина держал в руках цилиндр и трость.

— Очень просто, — сказал мужчина, — жук съел у меня губу, ворона склевала жука, ворона, прошу прощения, облегчилась, на этом месте выросла яблоня. Элементарная философия. Или история, если угодно.

— Этот сок из концентрата делают, — сказал Тема ошарашенно, — из синтетического концентрата.

— Не спорь, — сказал мужчина, — стреляй, пока не поздно.

Тема вытащил из-за пазухи пистолет, развернулся на стуле, выглянул из-за бильярдного стола и выстрелил. Мимо, подумал он, но в следующее мгновение на лбу Харина обозначилась круглая черная точка и оттуда скользнула вниз по лицу извилистая толстая линия.

49
{"b":"46552","o":1}