Итак, прошло некоторое время. Мой эксперимент завершен, и я снова берусь за свое перо, чтобы поделиться с тобой своими впечатлениями. Всем известно (“не для кого не секрет”, “давно известный факт”… вместо употребленного мною штампа, разъедающего слух искушенного читателя, предлагаю тебе употребить любую приемлемую в этой ситуации комбинацию слов, начальный список был предложен), что глаз обладает некоторой инерцией. Если измерять ее в терминах времени, то мы получим нижний приемлемый порог, ставший стандартом, а именно инерция нашего глаза составляет одну двадцать четвертую долю секунды. Если глазу показать статичную картину, предлагаю использовать более общеупотребительный и менее претенциозный термин «кадр», назовем его для ясности кадр 1, а вслед за ним, за время меньшее или равно указанному ваше промежутку в одну двадцать четвертую секунды отличный от него кадр, для ясности и согласно принятому соглашению по именованию – кадр 2, то перед тем, как сфокусироваться на втором кадре, перед тем, как впитать ставшую доступной взору картину (здесь я имею в виду не сам кадр, как материальный носитель, а содержимое кадра), глаз в течение одной двадцать четвертой секунды будет «помнить» (видеть) картину 1, т. е. содержание первого кадра. Если вслед за вторым нашему воображаемому наблюдателю показать третий кадр, за ним четвертый и так далее, не увеличивая при этом промежутков между показами, наблюдателю будет казаться (а значит, он будет в этом уверен, ибо зрение человека почти всегда для него высшая инстанция, которая не может и не должна! обманывать), что он наблюдает развернутую во времени последовательность действий. Он не заметит никакого подвоха, ибо время непрерывно, а значит непрерывно и демонстрируемое ему действие.
Конечно, причиной твоего возможно раздражения, мог послужить тот факт, что ты все это знал, и продолжаешь недоумевать и злиться на меня за то, что я потратил столько слов впустую для объяснения чего-то, что и так уже давно было тебе известно, и на себя за то, что читал все это, поддавшись убеждению своей грамотной логике в том, что в столько длинном абзаце ты найдешь хоть одну новую для тебя идею. Увы, я должен извиниться (мысль оставить перо стала посещать меня чаще, но я по-прежнему прогоняю ее с упорством самонадеянного если и не писателя, то хотя бы рассказчика), в самом запутанном абзаце в этой рукописи я обращался скорее к самому себе, приводя такие общеизвестные (снова штамп! Но перо пока со мной…) факты, чтобы разумным объяснением сгладить вспыльчивую волну своих впечатлений.
А мой эксперимент заключался в следующем. Я продолжал наблюдать за Евой, но только отрывисто, закрывая и открывая глаза через некоторые, не очень большие промежутки времени. По всему было видно, что наша героиня не делала резких движений (ибо что может вынудить человека, испытывающего почти физическое ощущение счастья, сделать резкое движение, тем самым разрушив гармонию своего состояния?), поэтому получив набор статичных картин, запечатлевших ее лик, я мог с легкостью, которую дарует уверенность в своих действиях, а главное уверенность в истинности результата этих действий, восстановить то, что происходило, пока мои глаза были закрыты, я как бы мог представить картины между увиденными кадрами. И тут я понял, что тебе, мой любезный читатель, я нарисовал (на самом деле, просто отобразил в словесной форме) только одну из увиденных картин. Наверное, в фотоальбоме каждой семьи есть хотя бы один такой снимок – одномерный слепок движения, стремящийся к последующим своим ипостасям, однако совершенно лишенный такой возможности, а потому самый нелюбимый в коллекции.
Но вернемся к нашей героине. Пассивность и статичность нарисованного ее портрета, ты мог распространить (и, подозреваю, так и сделал) если и не на ее характер, то по крайней мере на ее состояние в описываемый мною непродолжительный период ее жизни. Не буду пытаться полностью тебя переубедить, не столько потому, что считаю это бесплодным и неблагодарным занятием, а потому, что отчасти согласен с тобой. Но согласен только в той степени, в которой понимаю тебя. Дело в том, что предписанная Еве пассивность (виновник этого недоразумения по-прежнему продолжает сжимать в крепких тисках своих объятий покорное перо) проступает здесь как одно из многочисленных лиц лени, а потому отношение к ней заведомо предвзято и негативно. Я знаю Еву достаточно давно и могу лишь сказать, что лень свойственна ей в той же степени, что и всем остальным людям. Однако лень как, и все остальное (кроме, возможно, загадочной Вселенной, или взрыва ее породившего), имеет причину. Причина лени в цели, которой она призвана воспрепятствовать. В своем не обезображенном бездействием качестве лень может быть рассмотрена как защитная реакция, призванная оградить человека от возможных трудностей, которые сулит достижение этой цели. В любовании природой нет никаких препятствий. Нету цели, которую бы они ограждали. Поэтому это толкование мы признаем как неправильное (ошибку в данном случае повлекла не лень, а скорее близорукость). Оттенок этой пассивности в другом. В данный момент, Ева созерцает, а каждому истинному созерцателю свойственна некоторая пассивность. И это проявляется в бездействии, отсутствии движения, ибо своим движением ты словно вмешиваешься в окружающую тебя обстановку. Но если ты хочешь впитать ее и насладиться ей такой, как она есть, ты должен понять ее такой, какой она была до тебя и такой, какой она станет, когда ты уйдешь. И именно это условие глубокого истинного созерцания, не призванного обмануть наблюдателя или польстить недрам его хрупкого Я, не позволяет отнести к созерцателям людей, в себе неуверенных.
Таких людей не всегда просто распознать с первого взгляда. Даже при наличии немалого опыта, приходится наблюдать за ними некоторое время для того, чтобы уловить суть их природы. При некотором наблюдении за ними их выдает ими же выбранная маска, которая так успешно маскирует их истинное «я» под своим искусственным ликом, скрывая от посторонних глаз угнетающие их страхи. Они неуверенны в себе, а потому много говорят. Но кому придет в голову назвать неуверенным в себе человека, который демонстрирует умение изысканной беседы, приправленной актуальными цитатами из модных изданий? Однако проблема таких людей не в том, что они умеют (но не любят) говорить, а том, что они не умеют молчать. Ведь беспрестанно возмущая окружающую среду, внося в нее новую волну, стремительный вихрь, дающий вам с самых первых слов, его породивших, с самых первых движений рассказчика понять, что скорость, стремительность происходящего, новой «возмущенной», взволнованной водами нового источника реальности не даст вам…заскучать. Именно это слово, готов поклясться, выбрал бы для завершения предыдущей фразы мною описанный рассказчик с сокрытым маской лицом. Однако я бы назвал жалкий трюк этого маскарадного клоуна самой что ни на есть банальной подменой понятий, и, влекомый не только своей совестью писателя, но прежде всего совестью человека, призванного быть честным хотя бы перед самим собой и не заниматься столь прозрачной фальсификацией, я бы вместо ужасающего меня “заскучать” употребил бы – «созерцать». У этого состояния много сопутствующих ощущений, два из которых так настойчиво просятся на бумагу, что я не могу им не уступить. И вот они здесь: «остановиться» и «подумать». Именно этого боится разгоряченный шут, устраивающий так часто даровые представления для ликующей публики. Однако не ее поклонения жаждет его красноречие. И возбужденно хлопающие крылья аплодисментов не польстят его самолюбию, не проведут своим нежным оперением по натянутым до предела нервам. Они отвлекут его, на миг вырвав из единой логики (о, у таких людей она бывает почти безупречной) тяжеловесных рассуждений, затмят своим бестактным грохотом сияние его картины мира, реальности, от который он ищет забвения в бурлящих потоках своих речей. Именно этого он и избегает, боится больше самой смерти, которая символизирует вечное избавление, избавление на несколько минут, несколько часов, избавления действительности от проекции своего Я, сколь многословного под маской, столь же немого на самом деле. Минутная пауза, а в идеальном случае и тишина, позволяющая услышать негромкий шепот собственного дыхания, позволяют любому человеку, задумавшемуся в этот момент, стать созерцателем и увидеть действительность отдельно от себя, увидеть ее как бы со стороны, отрекшись от пут предрассудков и хитрых махинаций изворотливого и угодливого Я, увидеть действительность прозревшими глазами, глазами Созерцателя.
