– Я спрашиваю, как он там сейчас?

Он сказал, как выстрелил, – она даже вздрогнула.

– Нормально.

– Чушь!

– Нет, ну, конечно, не совсем нормально! – закричала она, замахав рукой от раздражения. – Они разрезали ему грудь, разняли в разные стороны ребра и вставили четыре шунта в сердце, которое слишком слабо, чтобы справиться самостоятельно с потоком крови. И ты еще спрашиваешь, как он сейчас? Вы оба в жизни не сказали друг другу доброго слова. Чего ты хочешь от него теперь?

Он приблизил глаза к самому ее лицу. – Я просто должен знать, пойдет ли ко всем чертям работа, из-за которой я рву себе кишки, когда хозяин окочурится.

Шейла отвернулась. Кэш запустил в свои волосы обе пятерни, зачесывая их на несколько секунд к затылку и снова позволяя им упасть на лицо. И при этом беззвучно ругался по-английски, по-французски и на том смешанном языке, который перенял у матери.

– Посмотри, – наконец сказал он, подводя ее к двери, – видишь, лесорубы пришли справиться о нем. Я опять звонил в Бель-Тэр, но не мог добиться ни одного вразумительного слова. У Хоуэла язык примерз, как у мороженой рыбы. Я же должен что-то сказать рабочим.

Несколько успокоенная его деловым тоном, она с каменным лицом повернулась к нему.

– Скажи, что он чувствует себя так, как предполагалось. Доктор обещает, что завтра Коттону должно стать чуточку лучше. – В ее глазах мелькнуло что-то жалкое. – Если вообще станет.

– Спасибо.

– Можешь приходить, узнавать.

– А тебе еще не прописали постельный режим?

– Я что-то тебя не понимаю…

– Койку тебе здесь еще не выделили? Очень уж дерьмово ты выглядишь.

– Как вы изысканны в комплиментах, мистер Будро!

– Да, я действительно немного польстил тебе. На самом деле все гораздо страшнее. Когда ты в последний раз ела горячее? А спала хоть несколько часов подряд? Когда принимала ванну? Почему ты так терзаешь себя из-за его болезни?

– Я не терзаю.

– Неужто?

– Нет. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты говорил мне, как плохо я выгляжу. – Она вздернула голову кверху. – Я распоряжусь, чтобы Кен выдал деньги по ведомости в пятницу. Пока ты рвешь кишки ради компании, тебе будут хорошо платить за твои старания.

Она ушла, оставив его ругаться среди искусственных деревьев.

Доктор Коллинз вышел в зал ожидания на следующий день. Было около двух часов. Она сидела, прислонившись головой к стене. Сев рядом, он взял ее за руку, и она приготовилась к самому худшему.

– Мне бы не хотелось показаться безответственным оптимистом, но у вашего отца заметные признаки улучшения, – начал он.

– Слава Богу! – Она облегченно вздохнула. Доктор сжал ее руку.

– Я считаю необходимым подержать его в послеоперационной палате еще по крайней мере неделю. Но я уверен, что критический момент миновал.

– Можно, я зайду к нему?

– Да, можно.

– Когда?

– Через пять минут, в течение которых я предлагаю вам причесаться и подкрасить губы. Я думаю, вы не хотите насмерть перепугать моего пациента после всего, что он благополучно миновал?

Она улыбнулась в ответ.

Через пять минут она вошла в послеоперационную палату, куда уже заходила к нему, и в первую очередь отметила живой цвет его лица. Кожа утратила серый оттенок. Сиделка вежливо удалилась, дав возможность Шейле побыть наедине с отцом.

Нагнувшись к нему, она дотронулась до его волос.

Он открыл глаза.

– Ты поправишься, – прошептала она, приглаживая пальцем кустистую серую бровь, которая вновь своевольно топорщилась. – Когда тебе станет лучше, я тебе все объясню.

Она облизала губы, совершенно забыв о помаде.

– Но я хочу, чтобы главное ты узнал сейчас, потому что это правда.

Она умолкла, ей хотелось убедиться, что он в сознании и внимательно слушает ее.

– Я никогда не была беременна. Я никогда не делала абортов и никогда не убивала твоего внука. – Она положила руку ему на щеку. – Папочка, ты слышишь?

Его глаза наполнились слезами. Она получила свой ответ.

– Я никогда не лгала тебе за всю мою жизнь. Ты же знаешь. Я и теперь говорю правду. Клянусь нашим домом, Бель-Тэр, который мне очень дорог. Я никогда не была беременна. Это все… недоразумение.

Выражение его лица изменилось так, как бывает, когда после долгого мрака вдруг засияет яркий луч солнца. Лицо стало спокойным и умиротворенным. Глаза закрылись, и слезы просачивались сквозь трепещущие ресницы. Шейла вытирала их большим пальцем, затем нагнулась и нежно поцеловала его в лоб.

Выжатая как лимон, совершенно обессилевшая, но чувствующая себя счастливее, чем когда-либо за все эти шесть лет, она покинула больницу.

Первое, что Шейла сделала, вернувшись в Бель-Тэр, – приняла душ и вновь почувствовала себя человеком.

Затем она отправилась прямо в постель и проспала шестнадцать часов кряду. Проснувшись на следующее утро и почувствовав волчий аппетит, она, накинув первые попавшиеся юбку и кофту, отправилась на кухню. И когда омлет из трех яиц, ветчины и сыра был почти готов, в кухне появилась миссис Грейвс.

– Доброе утро, – радостно поздоровалась Шейла, ловко соскребая со сковороды на тарелку свой импровизированный завтрак. Обнаружив вторжение в свои владения, домоправительница не произнесла ни слова. Повернувшись на каблуках, она вышла. Удивленная, Шейла села за стол и быстро уничтожила все, что было на тарелке, запив свежевыжатым апельсиновым соком и двумя чашками кофе.

И только после этого она заметила, что идет дождь. Небо было темным от низких туч. В такой день лучше всего поваляться в постели. Что, видимо, и делают Трисия и Кен.

Не повидавшись с ними, она снова уехала в больницу. В дверях палаты остановилась как вкопанная, увидев невероятную картину. Опираясь на хрупкое плечо медсестры, как на костыль, отец стоял возле кровати! Увидев дочь, заулыбался ей:

– Боль адская, но ощущения – не передать! Уронив сумочку, Шейла бросилась к нему и впервые со дня помолвки Трисии и Кена обняла его.

Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы медсестра не вмешалась, обратясь к Шейле:

– Мне кажется, вас он слушается больше, чем меня, мисс Крэндол. Это самый несговорчивый и своевольный пациент, какой у меня когда-либо был.

– Дьявольская ложь!

Девушки переглянулись за его спиной и совместными усилиями уложили его в постель. Несмотря на браваду, происшедшее измучило его. Едва голова его коснулась подушки, как он начал тихо похрапывать.

Шейла еще немного посидела, затем вышла и спустилась в вестибюль, где располагался небольшой киоск с сувенирами, чтобы заказать для него цветы. Ему еще многое предстоит узнать. Но у них, слава Богу, будет время поговорить.

Она просидела в зале ожидания еще несколько часов, но он так и не проснулся. Врачи заверили ее, что самое лучшее для него сейчас – это сон. И ей пришлось уехать, так и не поговорив с ним. Но счастливая улыбка, которой он одарил ее при встрече, доказывала, что он помнит все, ею сказанное, и что его вера в нее воскресла.

Ей хотелось скорее ехать на работу, но она заставила себя подождать. Накопилось много других неотложных дел. Она слишком долго откладывала их. Почти шесть лет.

Был полдень, когда она вернулась в Бель-Тэр из больницы. Она сразу поднялась наверх. Из спальни Трисии слышалось радио. Шейла без стука отворила дверь и вошла.

Трисия в атласном кимоно поверх комбинации сидела за туалетным столиком и красилась, подпевая Роду Стюарту. Увидев Шейлу в зеркале, Трисия уронила карандаш для век и повернулась на мягкой бархатной подушке табуретки.

– Я не слышала, чтобы ты стучала.

– А я не стучала.

Трисия нервно запахнула полы халата, но ее лицо не выдало ни малейшего волнения.

– Фу, какая невоспитанность. Видимо, частое общение с белой швалью помогло тебе начисто забыть правила хорошего тона.

Шейла не собиралась тратить время на мелочную перебранку. Она подошла к приемнику и так резко выключила музыку, что даже почувствовала боль в запястье. Наступила гнетущая тишина. Шейла смотрела в лицо той, которую до сих пор называла сестрой.