Кавано снова посмотрел на две группы мрашанцев.

— Да, давай посмотрим на них поближе, — решил он. — Но пойдем мы с тобой, Колхин. Думаю, вон к тем троим, что в переулке. Хилл, сможешь проехать так, чтобы мобиль оказался у них за спиной?

— Да, чуть дальше есть проезд на ту сторону переулка, — сказал водитель. — Вы уверены, что не понадобится моя помощь?

Кавано расправил плечи:

— Против кого? Против пятерых мрашанцев? Нет. Я хочу, чтобы ты демонстративно перекрыл им путь к отступлению. У тебя есть пара минут, чтобы занять позицию.

Кавано и Колхин вышли из машины, и Хилл отъехал.

— Вообще-то, сэр, должен вам сказать, мне не очень нравится эта идея, — проворчал Колхин. — Я предпочел бы, чтобы вы сидели в запертой машине, а с подобными ситуациями предоставили разбираться нам. Никогда не угадаешь, что выкинут эти нечеловеки.

— Я с тобой полностью согласен, — сказал Кавано. — — Но сейчас мы имеем дело с мрашанцами и сандаал. Трудно даже представить менее агрессивную компанию.

По лицу Колхина было видно, что этот довод его нисколько не убедил.

— Вы собираетесь разговаривать с сандаал?

— Это неплохой способ выиграть для Хилла несколько минут, — ответил Кавано. — Кроме того, мне всегда хотелось увидеть даалийскую ткачиху за работой.

Они пересекли улицу, прошли мимо двоих мрашанцев, стоящих в подъезде дома, даже не взглянув в их сторону, и направились к сандаал. Только сейчас Кавано заметил, что от холода ее защищает лишь тонкое и легкое на вид серапе, обмотанное вокруг грудной клетки. Рамку с тканью сандаал держала на импровизированной подставке — собственных коленях. И когда Кавано подошел поближе, то разглядел, что руки ткачихи дрожат от холода.

Колхин тоже это увидел.

— В здешнем климате ей не очень уютно, — сказал он.

— В некоторых районах Ала бывает и холоднее, — вспомнил Кавано. — Но там сандаал одеваются гораздо лучше.

Они остановились возле ткачихи.

— Здравствуйте, — поприветствовал ее Кавано. Сандаал подняла на него взгляд, ее руки ненадолго замерли.

— Добрый день, благородные господа. — Ее речь сопровождалась характерным мурлыканьем, которое объяснялось особым строением гортани сандаал. — Вы пришли посмотреть на мою работу?

— Да, — кивнул Кавано. — Можно?

— Это честь для меня. — Ткачиха отняла руки от рамки. Между тканью и прядильным органом, расположенным под когтем, протянулась тонкая шелковая нить, а через мгновение она разорвалась.

Кавано аккуратно взял рамку за края. Это был гобелен — Информационное агентство на фоне далеких гор с заснеженными вершинами под синим небом. Горы были изображены так, словно находились не где-то далеко, а сразу за зданием агентства. Между двумя пиками виднелся край восходящего солнца, а синее небо было усеяно легкими перистыми облаками.

— Переверните. — Сандаал чуть наклонила голову вбок.

Кавано посмотрел на гобелен с обратной стороны. Картина разительно переменилась. Все вроде бы на месте, но настроение стало совсем другим. Вместо радостного рассвета картина изображала печальный, задумчивый закат. Полное надежд и обещаний, напоенное свежестью утро чудесным образом превратилось в тихий вечер, пронизанный печалью об ушедшем дне. Кавано снова перевернул картину — и снова увидел рассвет, а с ним вернулось и приподнятое настроение.

— Это совершенно уникальная работа. — Он вернул гобелен. — Никогда не видел ничего подобного.

Сандаал широко раскрыла рот, демонстрируя два ряда острых, как бритва, зубов, которые так напугали людей, впервые высадившихся на Ала.

— Вы высоко оценили мой талант, — сказала она, спрятав зубы. — Примите же благодарность Фиббит а Бибрит а Табли ак Приб-Ала.

— Кавано Гамильтон Таунсенд из Грампианского округа Эвона выражает свою глубокую признательность, надеясь, что ему удалось описать свое происхождение подобающим для этого ритуала образом. Мне доводилось видеть даалийские гобелены, но столь искусно исполненные — никогда. Могу я спросить, почему вы работаете здесь, а не на Ала?

Сандаал снова пристроила рамку на коленях и повернула паучье личико в сторону:

— Мрашанцы тоже ценят мой талант. Они пригласили меня учиться в Мрамидже. За это мне поднесли в дар деньги и обещали практику у мрашанских искусников.

Кавано посмотрел на тонкое серапе, которое трепетало на ветру.

— И что же с вами случилось?

— Я не знаю. — Сандаал и тихонько свистнула — у даалийцев это означало печальный вздох. — Когда я прибыла сюда, мне сказали, что произошла ошибка. Подаренные деньги забрали назад. И у меня не хватило средств, чтобы вернуться домой. Поэтому я все еще здесь.

— И что, никто не проявил сочувствия? — спросил Кавано. — Почему вам не помогли в даалийском посольстве?

— В Мрамидже нет адвоката из сандаал, — ответила Фиббит. — Я пыталась послать весточку на Ала, но это стоит слишком дорого.

Кавано нахмурился. Ткачиха, наверное, едва сводит концы с концами, если у нее не хватает денег на простое письмо. Даже почта, которую доставляют курьерские корабли, и та стоит не слишком дорого.

— Сколько времени вы уже здесь?

— Полгода. — Ткачиха потерла коготь о серапе. — Здесь становится совсем холодно.

— Это верно, — согласился Кавано. — На что вы живете?

Ткачиха нежно погладила недоделанную работу.

— Я тку. Иногда мне заказывают работу мрашанцы, как в этот раз. А иногда я делаю портреты мрашанцев и гостей этой страны и предлагаю прохожим их купить.

— Гостей?

— В Мидж-Ка-Сити живут не только мрашанцы, здесь бывают и люди. — Ткачиха снова улыбнулась, обнажив острые, как лезвие бритвы, зубы. — Мне нравится делать портреты людей. У вас такие выразительные лица… Но людей здесь совсем немного.

— Я удивлен, что люди вообще тут бывают. — Кавано пытался найти какой-то смысл в этой ситуации. Насколько он мог судить, Фиббит была совершенно безобидной представительницей столь же безобидного даалийского народа. Но тогда почему мрашанцы держат ее под наблюдением? Тем паче что они могут легко избавиться от ткачихи, купив ей билет до Ала?

— Несколько человек здесь живут, — сообщила Фиббит. — Один приходил сюда дважды с тех пор, как я начала этот гобелен. У него очень, очень выразительное лицо.