Наш герой застал узника не сетующим недостойно на судьбу и не предающимся отчаянию – о нет, разумно покорившись своей участи, граф занимался делом: подготовлял карточные колоды для своих будущих подвигов. Нимало не подозревая, что Уайлд был единственным виновником постигшей его беды, он встал и радостно обнял его, а Уайлд отвечал на объятие с равной теплотой. Потом, как только они оба сели, Уайлд, заметив лежавшие на столе колоды, воспользовался случаем обрушиться на карточную игру. С обычной своей достохвальной непринужденностью он сперва преувеличенно расписал печальное положение, в каком очутился граф, а затем обвинил во всех его несчастьях этот проклятый зуд к игре, который один, сказал он, навлек, очевидно, на графа этот арест и в дальнейшем неизбежно погубит его. Ла Рюз с большим жаром защищал свою любимую забаву (или, скорее, профессию) и, рассказав Уайлду, как он успешно вел игру после его столь несвоевременного ухода, поведал о приключившемся с ним далее несчастье, о котором тому, как и читателю, было уже кое-что известно; он добавил только одно обстоятельство, прежде не упоминавшееся, а именно: что он защищал свои деньги с чрезвычайной храбростью и опасно ранил не менее двух из троих напавших на него грабителей. Уайлд, отлично зная, с какой готовностью отдана была добыча и как всегда прохладна отвага графа, похвалил такой образ действий и выразил сожаление, что не присутствовал при грабеже и не мог помочь другу. Граф отвел душу в жалобах на то, как беспечна стража и какой это позор для властей, что честный человек не может безопасно ходить по улицам; затем, отдав этому предмету достаточную дань, он спросил мистера Уайлда, видел ли он когда-нибудь такое неимоверное везение (так ему угодно было назвать свой выигрыш, хотя для Уайлда, как он знал, не было секретом, что он держит в кармане кости со свинцом). Уайлд отвечал, что это везение поистине неимоверно – почти настолько, что человек, недостаточно знающий графа, вправе был бы заподозрить его в нечестной игре.

– Об этом, – возразил граф, – никто, я полагаю, не посмел бы заикнуться.

– О, конечно, – сказал Уайлд, – вас слишком хорошо знают как человека чести. Но простите, сэр, – продолжал он, – негодяи отобрали у вас все?

– До последнего шиллинга! – вскричал тот и крепко выругался. – На одну бы ставку – нет, и того не оставили!

Пока они так беседовали, мистер Снэп вместе с сопровождавшим его джентльменом представили почтенному обществу мистера Бэгшота. По-видимому, мистер Бэгшот, расставшись с мистером Уайлдом, тотчас же вернулся к игорному столу. Но когда он доверил Фортуне добытое с трудом сокровище, коварная богиня предательски обманула его и выпустила из-за стола с такими пустыми карманами, какие только можно найти в расшитом кафтане у нас в королевстве. И вот когда наш джентльмен шел в один небезызвестный дом, или сарай, на Ковент-Гарденском рынке, ему посчастливилось встретиться с мистером Снэпом, который успел отвести графа в свое жилище и теперь прохаживался перед дверьми игорного дома; ибо если вы, мой любезный читатель, не принадлежите к городским повесам, то надо вам объяснить: подобно тому как прожорливая щука залегает в камышах перед устьем какой-нибудь речушки, впадающей в большую реку, и подкарауливает малую плотицу, которую несет поток, – так часами перед дверью или устьем игорных домов мистер Снэп или другой джентльмен его профессии поджидает появления какой-нибудь мелкой рыбешки – молодого джентльмена – и, дождавшись, вручает ему клочок пергамента, содержащий приглашение оного молодого джентльмена к ним в дом вместе с некиим Имярек[45] – личностью, без которой никак не обойтись. Среди прочих таких пригласительных билетов у мистера Снэпа был случайно один на имя мистера Бэгшота – иск, или ходатайство, некоей миссис Энн Сэмпл, пожилой девицы, у которой оный Бэгшот прожил на квартире несколько месяцев и затем без предупреждения съехал, не попрощавшись по всем правилам, в связи с чем миссис Энн и решила договориться с ним таким путем.

Мистеру Снэпу, поскольку дом его был полон хорошего общества, пришлось провести мистера Бэгшота в комнату графа – единственную, по его словам, где он мог «замкнуть» человека. Едва увидев Бэгшота, мистер Уайлд кинулся обнимать друга и тотчас представил его графу, который раскланялся с ним очень учтиво.

Едва мистер Снэп повернул ключ в замке, как служанка Снэпов вызвала мистера Бэгшота из комнаты и сказала, что его ждет внизу одна особа, которой желательно с ним поговорить; особа эта оказалась не кем другим, как мисс Летицией Снэп, в чьих поклонниках мистер Бэгшот издавна состоял и в чьей нежной груди его страсть пробудила более пламенный отклик, чем искания всех его соперников. В самом деле, она не раз открывалась наперсницам в любви к этому юноше и даже говорила, что если бы могла помыслить о жизни с каким-нибудь одним мужчиной, то этим одним был бы мистер Бэгшот. И она была не одинока в своей склонности – многие другие молодые дамы, соперничая с нею, домогались этого любовника, обладавшего всеми высокими и благородными достоинствами, которые необходимы истинному кавалеру и которые природа, расщедрившись, не часто дарит одному лицу. Постараемся, однако, описать их со всею возможной точностью. Ростом он был шести футов, отличался толстыми икрами, широкими плечами, румяным лицом при каштановых вьющихся волосах, скромной уверенностью осанки и чистым бельем. Правда, нельзя не признать, что, в противовес этим героическим достоинствам, ему присущи были и некоторые маленькие недостатки: он был самым тупым человеком на свете, не умел ни писать, ни читать и во всем его существе не было ни крупицы, ни проблеска чести, честности или доброты.

Как только мистер Бэгшот вышел из комнаты, граф взял Уайлда за руку и сказал, что должен сообщить ему нечто очень важное.

– Я твердо уверен, – промолвил он, – что этот Бэгшот – то самое лицо, которое меня ограбило.

Уайлд вскочил, изумленный этим открытием, и ответил с самым серьезным видом:

– Советую вам поосторожней бросать подобные замечания о человеке столь высокой чести, как Бэгшот; я уверен, что он этого не потерпит.

– Черта мне в его чести! – проговорил взбешенный граф. – Я терпеть не могу, когда меня грабят; я подам в суд.

В высоком негодовании Уайлд объявил:

– Раз вы позволяете себе выдвигать такое подозрение против моего друга, я порываю с вами всякое знакомство. Мистер Бэгшот – человек чести и мой друг, а следовательно, не может быть повинен в дурном поступке.

Он еще многое говорил на ту же тему, что, однако, не произвело на графа ожидаемого действия: тот по-прежнему оставался уверен в своей догадке и тверд в решимости обратиться в суд, почитая это своим долгом, сказал он, как перед самим собой, так и перед обществом. Тогда Уайлд сменил гневный вид на нечто вроде усмешки и заговорил следующим образом:

– Предположим, мистер Бэгшот в самом деле шутки ради (иначе я выразиться не могу) прибег к такому способу займа, – чего вы добьетесь, отдав его под суд? Только не возврата своих денег, так как вы уже слышали, что его обобрали за игорным столом (о чем Бэгшот успел им сообщить в их недолгом собеседовании); значит, это вам даст возможность еще крепче сесть на мель, поскольку вам придется оплатить вдобавок судебные издержки. Вторая выгода, какой вы можете ждать для себя, это взбучка в каждом игорном доме Лондона, каковую я вам гарантирую; и после этого большую пользу вы получите, конечно, если будете сидеть и думать с удовлетворением, что исполнили свой долг перед обществом! Я стыжусь своей близорукости: как я мог принимать вас за великого человека! Не лучше ли будет для вас частично (а то и сполна) получить назад ваши деньги, разумно умолчав обо всем? Ибо, как ни порожен[46] сейчас мистер Бэгшот, если он в самом деле разыграл с вами эту шутку, то, будьте уверены, он сыграет ее и с другими; а когда он будет при деньгах, вы можете твердо рассчитывать на возмещение; преследование законом от вас никуда не уйдет, но к этому средству порядочный и умный человек прибегает в последнюю очередь. Предоставьте же все дело мне; я расспрошу Бэгшота, и, если увижу, что эту шутку сыграл с вами он, моя собственная честь вам порукой: в убытке вы не останетесь.