– Нет поручителя?! – воскликнул Уайлд в негодовании. – Будет у него поручитель, если только не перевелись они на свете! Сейчас поздновато, но положитесь на меня, завтра с утра я ему устрою поручительство.

Миссис Хартфри со слезами приняла эти заверения и сказала Уайлду, что он настоящий друг. Затем она предложила мужу провести с ним весь вечер, но он не позволил, так как не хотел, чтобы дети в эту тревожную пору оставались на попечении слуг.

Послали за наемной каретой, но напрасно, потому что, подобно друзьям-приятелям, извозчики всегда тут как тут, покуда светит солнце, а когда в них нужда, их не разыщешь. Не нашли и портшеза, так как мистер Снэп жил в той части города, где носильщики с портшезом – редкие гости. Доброй женщине пришлось идти домой пешком, и учтивый Уайлд рыцарственно вызвался ее проводить. Любезность была с благодарностью принята, и когда наша чета нежно распрощалась, мистер Снэп собственноручно запер мужа в комнате, а за женою запер наружную дверь.

Так как этот визит Уайлда к Хартфри может показаться одним из тех исторических эпизодов в биографии нашего героя, которые писатели рассказывают, подобно Дрокансеру[65], «только потому, что смеют», и так как он противоречит как будто величию нашего героя и бросает тень на его репутацию, позволяя приписать ему дружеские чувства, чересчур отдающие слабостью и неразумием, то, пожалуй, следует дать объяснения по поводу этого визита, – в особенности более проницательным нашим читателям, чью благосклонность мы всегда особенно стараемся снискать. Итак, да будет им известно, что с первой же встречи с миссис Хартфри мистер Уайлд воспылал к этому прелестному созданию той страстью (или чувством, или дружбой, или желанием), которую джентльмены нашего века единодушно называют ЛЮБОВЬЮ; на деле же она есть не что иное, как того рода влечение, какое по окончании праведных трудов субботнего дня сластолюбивый служитель церкви способен чувствовать к филе с отменным гарниром или к прельстительной грудинке, которую ставит перед ним сквайр и которую (так горяча его любовь!) он пожирает в своем воображении, едва ее увидев. Не менее пламенна была голодная страсть нашего героя, который, как только взгляд его упал на это прелестное кушанье, стал мысленно примериваться, как бы получше подобраться к нему. Достигнуть этого, подумал он, будет проще всего после того, как свершится разорение Хартфри, намеченное им ради других целей. Поэтому он отложил все хлопоты в этом направлении до тех пор, пока не достигнет сперва того, что должно было предшествовать во времени его новому намерению, – с такой методичностью осуществлял наш герой все свои планы и настолько был он выше всех внушений страсти, которые так часто расстраивают и губят благороднейшие замыслы других людей.

Едва Уайлд увел предмет своей страсти (или, продолжая нашу метафору, лакомое блюдо) от законного владельца, у него явилась мысль доставить его в один из тех ресторанов Ковент-Гардена, где женское тело под восхитительным гарниром предлагается жадному аппетиту молодых джентльменов; но, опасаясь, что дама не пойдет со всей готовностью навстречу его желаниям и что излишняя поспешность и горячность сорвут цвет его надежд, не дав созреть плодам, – и так как в тот час у него уже зародился счастливый проект, более благородный и почти непреложно обеспечивавший ему и наслаждение и прибыль, – наш герой ограничился тем, что проводил миссис Хартфри до дому и, после долгих уверений в дружеских чувствах к ее мужу и в готовности к услугам, простился с ней, пообещав зайти рано утром и отвести ее к Снэпу.

Уайлд отправился затем в ночной погребок, где застал кое-кого из своих знакомых, и прокутил с ними до утра, и ни малейшая тень сострадания к мистеру Хартфри не отравила ему чаши веселья! Так истинно величественна была его душа, что ничто не тревожило ее покоя; и только опасение, как бы мисс Тиши чего-либо не прознала (она все еще была на него сердита), несколько омрачало безмятежность духа, которой иначе он мог бы наслаждаться. И так как весь вечер ему не довелось увидеться с мисс Тиши, он написал ей письмо, содержащее десять тысяч уверений в почтительной любви и (на что он больше полагался) столько же посулов. Этим письмом он рассчитывал привести девицу в хорошее расположение духа, нимало не открывая ей, однако, своих подозрений и, следовательно, не давая ей повода насторожиться: ибо он взял себе за правило никогда не открывать другим, что в их власти причинить ему зло, чтобы тем не навести их на мысль причинить это зло на деле.

Вернемся теперь к миссис Хартфри, которая провела бессонную ночь в таком терзании и ужасе из-за отсутствия мужа, какие иная благовоспитанная леди испытывала бы при возвращении мужа из дальнего плавания или поездки. Утром, когда к ней привели детей, старшая девочка спросила, где ее милый папа. И мать, не сдержавшись, разразилась слезами. Увидев это, девочка сказала:

– Не плачь, мама. Папа, я знаю, непременно пришел бы домой, если б мог.

При этих словах мать схватила девочку на руки и, в порыве чувства бросившись в кресло, воскликнула:

– Да, дитя мое, и никакие адские происки не могут надолго нас разлучить!

Эта сцена развлечет, быть может, каких-нибудь шесть или семь читателей, и мы не стали бы включать ее в наш рассказ, если б она не показывала, что в жизни пошлой толпы есть еще слабости, которых великие духом так чужды, что даже не имеют о них никакого понятия; а кроме того, обнажая глупость этих жалких созданий, она оттеняет и возвышает то величие, верное изображение которого мы стараемся дать в нашей хронике.

Войдя в комнату, Уайлд застал несчастную мать с одной девочкой на руках и другой у колен. После любезного приветствия он попросил ее отпустить детей и служанку, потому что, сказал он, ему нужно сделать очень важное сообщение.

Миссис Хартфри тут же исполнила это требование и, притворив дверь, с нетерпением спросила, увенчались ли успехом его старания найти поручителя. Он ответил, что еще не пытался даже, потому что ему пришел на ум один план, посредством которого она безусловно спасет своего мужа, себя и детей. Он ей советует, забрав все самое ценное, что есть у них в магазине, немедленно уехать в Голландию, пока еще нет акта о банкротстве, после которого отъезд станет невозможным. Он сам доставит ее туда, поместит в надежном месте, а затем вернется и освободит ее мужа, которому тогда нетрудно будет удовлетворить своих кредиторов. Он добавил, что пришел прямо от Снэпов, где познакомил с этим планом самого Хартфри, и тот его очень одобрил и просит жену без проволочек привести план в исполнение, так как нельзя терять ни минуты.

Сообщение, что муж одобрил план, разрешило все сомнения, смущавшие сердце бедной женщины, и она только выразила желание зайти на минуту к Снэпам, чтобы попрощаться с мужем. Но Уайлд наотрез отказал: каждая минута промедления, объяснил он, угрожает гибелью ее семье; вдали от мужа она пробудет лишь несколько дней, – ведь он, Уайлд, как только доставит ее в Голландию, тотчас же вернется и исхлопочет освобождение Хартфри и привезет его к ней.

– Я оказался, сударыня, злополучной безвинной причиной несчастья моего дорогого Тома, – сказал он, – и я погибну вместе с ним или вызволю его из беды.

Миссис Хартфри изливалась в своей признательности за его доброту и все же молила разрешить ей хотя бы самое короткое свидание с мужем. Уайлд объявил, что минута промедления может оказаться роковой, и добавил, – правда, скорее печальным, нежели гневным голосом, – что если у нее недостанет решимости исполнить распоряжение мужа, которое он ей передал, то вина за разорение Хартфри падет на нее, а он, Уайлд, будет вынужден отказаться от всякого вмешательства в его дела.