– Оттуда, – скривился Кирш. – Пока вы все прилежно штудировали учебную программу третьей ступени, я изучал историю по первоисточникам. И знаком с идеологией не только крайне левых, как ты говоришь, но и крайне правых.

Брови Алёши поползли вверх.

– На третьей ступени? Кто же тебя допустил к таким документам в четырнадцать лет?

– Неважно! Главное, что я знакомился с другими идеологиями без комментариев, и смог составить о них своё мнение!

Алёша сокрушённо покачал головой.

– Шопенгауэр, Ницше… Психология «сильного человека»… Может быть, даже «Майн кампф»… Представляю, что у тебя за каша в голове. Теперь ясно, откуда у тебя этот лозунг: война – двигатель прогресса.

Донован изумлённо переводил взгляд с одного на другого.

– При чём здесь война? – спросил он.

– Обожди, – отмахнулся Кирш и снова повернулся к Алёше. – Ладно, давай оставим идеологию в покое. Но ты ведь и сам видишь, что их ничего не интересует, кроме игр и забав! Им, повторяю, нужна сильная, как пощёчина, встряска!

– Детей тоже ничего не интересует, кроме игр.

– Но это – не дети.

– Но это и не люди. У них своя логика, своя мораль, свои жизненные принципы… Ты знаешь их жизненные принципы?

Алёша приподнялся на локте и, повернувшись лицом к Деревне, прислушался.

– Вот и всё, – улыбнувшись, сказал он. – Вот и конец твоей концепции о «встряске». Прислушайтесь!

Донован поднял голову. Со стороны моря тянул вечерний ветерок, неся с собой солоноватый запах морской воды и водорослей, и в воздухе как-то ощутимо чувствовалась тишина. И он понял: в Деревне прекратилась потасовка. Весь народец, наверное, устремился купаться, чтобы смыть с себя пот, пыль и грязь импровизированной битвы.

– Жизненные принципы, – пробурчал Кирш, – Вырождение – вот их жизненный принцип…

Алёша вытянулся на песке.

– Перестань, – устало сказал он. – В конце концов, это не наше дело. Вернёмся на Землю, доложим куда следует, получим нахлобучку за то, что сами установили контакт, а затем дяди из КВВЦ разберутся во всём, в том числе и в жизненных принципах на Сказочном Королевстве, гораздо лучше нас с тобой. Да, кстати, о войнах. Давным-давно был принят закон, запрещающий пропаганду войны. И до сих пор по этой статье никто не привлекался. Не старайся меня уверить, что ты хочешь быть первым.

Некоторое время Кирш молчал.

– Ладно, – наконец сказал он и встал. – Пойду, соберу хворост для костра.

Он ушёл, и вскоре из рощи послышался треск ломаемых сучьев.

Донован хотел лечь на уже остывший песок как и Алеша, но вдруг насторожился. Из-за темнеющих силуэтов деревьев вынырнула чья-то тень и стала неслышно подкрадываться к ним.

– Айя, – негромко окликнул он.

Она засмеялась, перестала прятаться и уже открыто подошла.

– Ты меня узнал? – спросила она и принялась выжимать мокрые волосы. – А я так старалась… А почему вы не купаетесь? Вода такая хорошая!

Из темноты появился Кирш и вывалил перед ними охапку хвороста. Айя радостно запрыгала, захлопала в ладоши.

– Костёрчик, костёрчик! У нас будет костёр! – Она велела Киршу нагнуться и поцеловала его. – Какой ты молодец, Кирш!

Кирш хмыкнул и стал ломать хворост, готовя его для костра.

Айя подскочила к Доновану сзади, обняла за шею мокрыми руками и прошептала в самое ухо: – Знаешь, я ведь страшно люблю костры… – и исчезла в темноте, оставив на шее влажный след рук. Через минуту, когда Алёша начал раздувать огонь, щуря от дыма глаза, она вернулась, неся старую, видавшую виды, гитару Кирша.

– Кирш, ты нам что-нибудь сыграешь, хорошо?

Она протянула ему гитару. Кирш вытер руки и взял инструмент. Айя сразу же села на песок и, обхватив колени руками, приготовилась слушать.

Кирш усмехнулся и, легонько коснувшись Айиного носа пальцем, проговорил:

– Расскажу я вам сейчас удивительный рассказ. Как у Айи на носу ели черти колбасу!

Айя прыснула.

– Другого места не нашли, – буркнул Донован.

Кирш склонился над гитарой и начал её настраивать. Костёр слабо потрескивал, сипел сырыми ветками, стрелял искрами; запах дыма был знакомый и терпкий – будто жгли обыкновенные земные сосновые поленья.

– И что же тебе сыграть? – спросил Кирш, тихонько перебирая струны.

– Что-нибудь невесёлое, а? – несмело попросила Айя. Смысла песен она зачастую не понимала, зато медленные и певучие мелодии просто обожала.

– Грустное, – поправил Донован, и Айя, соглашаясь, быстро закивала.

Кирш задумался, по-прежнему перебирая струны. Алёша поворошил угли в костре, подбросил веток. Костёр чуть присел, задымил, но тут же оправился и взметнул вверх. Айя сидела притихшая, завороженная, и только в её огромных глазах отражались мерцающие языки пламени.

– Хорошо, пусть будет невесёлая, – согласился Кирш и начал:

Кирш замолчал, и звук последней струны эхом покатился по побережью.

Снова стало тихо, только сипел и потрескивал костёр.

– К чему это ты?.. – спросил Алёша.

Были уже густые сумерки. Ратмир ушёл, и Айя вызвалась его проводить. В хижине было темно, оранжевый светляк почти угас, и только россыпь голубых искр всё ещё колюче пялилась со стен.

Донован встал и, пригнувшись, вышел из хижины. Песок под ногами был холодным, остывшим; из пустыни дул слабый ветер и нёс с собой кислый запах жжёного железа. Душный запах, отвратительный запах, мерзкий запах… Запах смерти. Он растёр виски ладонями и сел на песок, прислонившись спиной к стене кампаллы.

Не надо об этом, подумал он. Отдохни, рассейся, не думай ни о чём. Он закрыл глаза и запрокинул голову.

«Не ходите дети в Африку гулять», – неожиданно всплыло в голове.

Он почувствовал, как рядом из темноты возникла Айя и прильнула к его плечу тёплым, маленьким, участливым комочком. Это сразу как-то успокоило. Стало тепло и уютно. Покойно.

Милая моя, подумал он. Как хорошо, что ты рядом. Спасибо. Айя шевельнулась, ласково провела пальцами по его щеке.

– Где ты сейчас? – еле слышно спросила она.

Он помолчал.

– На берегу, – наконец сказал он. – Ночью… Море такое тихое-тихое и спокойное… И луна. И лунная дорожка, широкая, яркая, почти не раздробленная…

– А я там есть?

– Да.

– Где я?

– Рядом.

Айя уткнулась носом в его плечо. Совсем недалеко, за рощей, спало море, из-за горизонта степенно выкатывалась луна и прокладывала в спокойной воде ровную золотистую дорожку.

– Ты устал сегодня, – сказала Айя. – Пойдём спать.

Донован закивал и открыл глаза.

– Да. Идём.

Ночь была тихая и светлая. В открытый проём хижины нахально заглядывала полная круглолицая луна, вырезая из циновок вытянутый золотистый овал. Донован лежал с открытыми глазами, никак не мог заснуть, и ему было хорошо видно, как со своего гамака в другом конце хижины тихонько встала Айя и на цыпочках, крадучись, подошла к нему. Сейчас, в темноте, когда не было видно её странных глаз, полуприкрытых нижними веками, и трепещущих клапанов носа, её фигура ничем не отличалась от фигуры земной девчонки.