– Послушайте, – снова вмешался Природин и положил руку на плечо Сбигнева. – Мы прилетели сюда вовсе не для того, чтобы сводить личные счёты. Оставьте это до возвращения на Землю. А сейчас давайте работать.

Стенли по-прежнему продолжал играть желваками и испепелять взглядом Збигнева. Тогда поляк первым отвёл взгляд, отвернулся и полез обратно через переходную камеру на корабль.

– Пшечек… – прошипел ему вслед Стенли.

Природин зябко повёл плечами. «Только психологической несовместимости нам как раз и не хватало», – подумал он.

Двое суток они выгружали контейнеры с корабля и закрепляли их в тамбуре станции. С последним блоком контейнеров пришлось повозиться, так как кронштейны в верхнем ряду были варварски скручены у самого основания. Некоторые совсем, а некоторые так и торчали единорожьими декоративными рогами. Скрепя сердце Природин пожертвовал бухтой телефонного шнура от резервного скафандра, которым и прикрутили контейнеры к уцелевшим остаткам кронштейнов, чтобы они не дрейфовали по тамбуру.

– Всё, – вытирая руки о комбинезон, сказал Природин и посмотрел на Стенли. – Им надо сообщать, что мы закончили разгрузку?

Стенли посмотрел на него пустым взглядом.

– Наша миссия заключается в том, – хрипло проговорил он, постоянно оглядываясь на замкнутую дверь из тамбура в кольцевой коридор, – чтобы прилететь, разгрузиться и сразу же улететь. Вступать же с нами в разговоры они вовсе не намерены…

– Да и зачем? – неожиданно сказал Збигнев.

Природин недоумённо вскинул брови.

– Зачем, я вас спрашиваю, им с нами говорить? И о чём? – Збигнев пожал плечами. – Только не говорите мне сакраментального: мы же все люди. Они не люди! Они были людьми, но они уже не люди.

Природин успел вовремя среагировать и перехватил кулак Стенли.

– Сопляк! – процедил тот, с ненавистью глядя на Збигнева. – Как ты смеешь!.. Мы этим людям памятник должны поставить. И, не дай бог, тебе оказаться на их месте!

– Поберегите нервы, Стенли, – холодно осадил его Збигнев. – Я уважаю ваши родственные чувства, но обитатели станции слишком долго пробыли в космосе, и путь на Землю им заказан. Там их ждёт смерть. Они умерли для нас, а мы для них.

– Ты всё так толково объясняешь… – зло выдавил из себя Стенли. – Но эти прописные истины относятся только к людям из проекта «Сатурн-14»! А сможешь ты объяснить, почему большинство из экипажа «Марс-23» сейчас на Земле, а трое находятся здесь? В том числе и мой брат? Сможешь объяснить, почему он не вернулся, когда мог вернуться? Почему его жена поставила ему на кладбище памятник и в день поминовения усопших водит туда детей? Почему он, именно он, молчит? Сможешь ты мне ответить на эти вопросы, умник?!

– Да, – спокойно сказал Збигнев. – Я могу ответить на эти вопросы, хотя на станции тебе объяснили бы лучше…

Он хотел что-то добавить, но осёкся. В двери, на которую так долго бросал взгляды Стенли, щёлкнул замок, и она медленно распахнулась. В открывшемся коридоре висел серый полумрак, лампочки там тлели меньше, чем в четверть накала, и, собственно, ничего нельзя было рассмотреть.

Где-то в углу тамбура заскрипел невидимый динамик, тот же голос, что приветствовал их при подходе к станции, сказал: – Пройдите в рубку, – и отключился.

В тамбуре снова воцарилась тишина, только слышно было, как приглушённым басом ворчит осветительная панель.

Первым пришёл в себя Стенли. Он сделал несколько шагов к двери, но не заметил, как сошёл со стальной полосы, оторвался от неё и, зависнув в воздухе, медленно полетел к потолку.

Вступили они на станцию как в подземелье. Здесь было ещё холоднее, чем в тамбуре, и даже вроде бы сыро; тусклые лампионы освещали только коридор, ведущий к рубке, на остальной же территории станции было темно. У одного из переходов им почудилось шлёпанье босых ног по металлическому полу (хотя откуда здесь, в невесомости, шлёпанье босых ног?), они остановились, прислушались, но странный звук не возобновился.

В рубке ярко горел свет, и Природину, вошедшему с полумрака, вначале показалось, что здесь никого нет, только как-то необычно тесно. И лишь затем он увидел сидящего в кресле человека. Хотя его трудно было назвать человеком. Он сидел лицом к двери, огромный и бесформенно раздутый, полностью закрывая собой кресло так, что создавалось впечатление, будто он просто завис в воздухе. Лысая с нездоровой желтизной голова по форме напоминала грушу – круглые щёки не свисали вниз, как это было бы на Земле, а водянками распухали в стороны.

Кажется, его вид даже на Збигнева произвёл впечатление.

– Здравствуйте… – просипел он, но тоже не получил ответа.

«Что же тут делается? Да что же с ними тут делается?!» – лихорадочно застучало в голове у Природина. Руки и ноги у обитателя станции были непропорционально короткими, как какие-то рудиментарные органы – они неестественно, толстыми окороками, торчали в разные стороны. Он молча осматривал вошедших долгим, неприятным, оценивающим взглядом.

– Мы пригласили вас сюда, – наконец начал он, – чтобы поставить вас в известность…

– Простите, – перебил его Стенли, – я могу видеть Энтони Уэя, моего брата?

Обитатель станции посмотрел на него, ничего не сказал и продолжил:

– …об изменении графика доставки предметов жизнеобеспечения на станцию. То есть, мы просим, чтобы их доставляли не раз в полгода, как это делалось до сих пор, а раз в два года. Я думаю, вы отметили, что нам просто некуда девать излишки. И ещё: нам бы хотелось, чтобы впредь грузы на станцию доставлялись автоматическими кораблями. С разгрузкой мы можем справиться сами.

Природин молчал. Ему нечего было сказать. Он не был готов к подобной встрече и вести переговоры не был уполномочен.

– Далее, – продолжал обитатель станции. – Насколько нам удалось понять, на Земле нас считают жертвами космоса, а станцию – чем-то вроде космического лепрозория. Доля истины в этом есть. Но, тем не менее, это не совсем так. Поэтому мы решили временно снять запрет на контакт с землянами и встретиться с вами. Прошу задавать вопросы.

– Я хотел бы видеть своего брата, – твёрдо сказал Стенли.

– Вопросы прошу задавать по существу.

– Что значит, по существу?! – взорвался Стенли. – Я хочу видеть своего брата!

Раздутый как шар человек медленно повернул к нему голову.

– Вы прекрасно осведомлены, – все также бесстрастно сказал он, – что все живущие здесь никогда не вернуться на Землю. И будет лучше и для вас и для нас, если мы не будем напоминать друг другу ни о чём.

С трудом сдерживаясь, Стенли заскрипел зубами и замотал головой. Природин подхватил его под руку и почувствовал, что все мышцы у него напряжены. Казалось, он сейчас бросится на обитателя станции.

– Почему у вас… – начал Природин, чтобы как-то разрядить обстановку, и замялся. – Простите за вопрос, – наконец решился он. – Мы не имеем о вас никаких сведений. У вас… много умерло?

– С чего вы взяли?

– Но избыток предметов жизнеобеспечения…

– Они просто привыкают обходиться как можно меньшим количеством, – неожиданно ответил Збигнев.

Природин недоумённо посмотрел на него, затем перевёл взгляд на обитателя станции. Тот молчал.

– Зачем? Ведь мы доставляем всё необходимое для нормальной жизни…

– Нормальной жизни человека, – сказал обитатель станции. – Хомо сапиенса. – Губы его сложились в подобие горькой усмешки. Впервые на его лице проявились какие-то чувства. – Человека разумного… А что такое разум? Человек навесил на себя этот ярлык, отгородился им от всего живого и возвёл свой образ и подобие непогрешимым монументом на вершину эволюции как конечный и неизменный венец творения. Но, тем самым, он отвергает эволюцию в её перспективе, как в своё время отвергал её вообще своим божественным происхождением. Воистину, нет предела человеческой гордыне.

– Вы хотите сказать… – Стенли выпрямился и с трудом сглотнул ком, застрявший в горле. – Что вы воплощаете эту самую будущую перспективу эволюции в жизнь?