— Но что ты совершила? — спросил я ее. — Почему Абдиес приказал тебя убить? Ты знаешь?

Как просто задушить человека с такой слабой шеей, а я уже разминал руки, готовясь исполнить поручение; но в то же время я сожалел, что мне не дозволено употребить в дело «Терминус Эст».

— Я просто любила слишком многих мужчин, слишком многих — но только не моего мужа.

И словно воспоминания о тех объятиях проснулись в ней, она встала и приблизилась ко мне. Луна снова осветила ее лицо; в ее глазах стояли слезы.

— Он был жесток, так жесток со мной после свадьбы… вот я и взяла любовника, чтобы только досадить ему… а потом еще одного… (Ее голос звучал все тише, пока не стал едва уловим.) И наконец менять любовников вошло у меня в привычку, помогало остановить время и доказать себе, что жизнь еще не утекла сквозь пальцы, что я еще достаточно молода, чтобы мужчины дарили подарки и играли моими волосами. Разве не для того я ушла от Пелерин? — Она умолкла и, кажется, собиралась с духом. — Ты знаешь, сколько мне лет? Я говорила тебе?

— Нет.

— Тогда и не скажу. Но еще немного, и я могла бы быть твоей матерью. Если бы зачала в течение года или двух с того момента, как это стало возможным. Мы были далеко на юге, где великие льды, отливающие то белизной, то синевой, покоятся на черных морских водах. Там находился небольшой холм, где я частенько стояла и смотрела вокруг; я мечтала одеться потеплее и пуститься в путь на льдине, взяв с собой еду и певчую птичку, — правда, ее у меня никогда не было, но очень хотелось иметь, — и так бы я плыла на своем ледяном острове на север, к другому острову, где растут пальмы и где я нашла бы руины замка, построенного на заре жизни. Наверное, и ты бы тогда родился — пока я жила одна на льдине. Разве не может ребенок, которого я себе придумала, родиться во время столь же фантастического странствия? Ты бы рос, ловил рыбу и купался в воде, теплой, как молоко.

— Ни одна женщина не может быть убита за неверность — только собственным мужем, — сказал я.

Кириака вздохнула, и вместе со вздохом отлетели и ее мечты.

— Из здешних армигеров он один из немногих, кто поддерживает архона. Прочие же неповиновением, степень которого зависит от личной дерзости каждого, и разжиганием беспорядков среди эклектиков надеются убедить Автарха сместить его. Но я выставила своего мужа на посмешище, а вместе с ним — его друзей и архона.

Благодаря присутствию во мне Теклы я увидал загородный дом, напоминавший одновременно и особняк, и крепость, со множеством комнат, которые за двести лет не претерпели сколь-нибудь заметных изменений. Я слышал хихиканье дам и тяжелую поступь охотников, призывный звук рога и басовитый лай гончих. Это был мир, в котором Текла надеялась обрести убежище; и я пожалел женщину, силой загнанную в это убежище и не видавшую ничего за его пределами.

Подобно тому как кабинет Инквизитора из пьесы доктора Талоса с его верховным судом прятался в нижних этажах Обители Абсолюта, так каждый из нас таит в самых грязных закоулках сознания прилавок, за которым надеется рассчитаться с долгами прошлого обесцененной монетой настоящего. За этим прилавком я и предложил жизнь Кириаки в уплату за Теклу.

Когда я вывел ее из беседки, она, конечно, решила, что я намерен убить ее у воды. Вместо этого я показал ей на реку.

— До впадения в Гьолл она течет довольно быстро; Гьолл, Уже медленнее, несет свои воды к Нессусу, а потом впадает в южное море. Найти беглеца в лабиринтах Нессуса невозможно, если он сам того не захочет, потому что там бессчетное число улочек, двориков, построек и постоянно мелькают самые разные лица из самых разных стран. Решишься ли ты отправиться туда немедленно, в этой одежде, без друзей и без денег?

Она кивнула, прикрывая горло побелевшей рукой.

— Кордона для судов у Капулюса пока нет: Абдиес знает, что до середины лета ему можно не опасаться нападения отсюда — против течения никто не пойдет. Однако тебе придется проплывать под арками, и ты рискуешь утонуть. И даже если ты попадешь в Нессус, ты будешь вынуждена сама зарабатывать себе на хлеб — наймешься прачкой или кухаркой.

— Я умею шить и причесывать. Северьян, я слыхала, что иногда, в качестве последней и самой ужасной пытки, ты обещаешь осужденной освободить ее. Если в этом истинный смысл твоих слов, умоляю тебя, замолчи. Ты и так далеко зашел. Довольно.

— Так поступают калуеры и прочие храмовые служители. Нам же ни один клиент не поверит. Я только хочу знать наверняка, что ты не совершишь какой-нибудь глупости — не вернешься домой и не станешь просить архона о помиловании.

— Я действительно глупа, — сказала Кириака, — но не настолько. На такое безумство даже я не способна. Клянусь.

Мы двинулись вдоль реки и вышли к лестнице, где гостей архона приветствовали стражники и швартовались пестро украшенные прогулочные лодки. Я предупредил одного из солдат, что мы хотим покататься, и осведомился, возможно ли будет нанять гребцов, чтобы потом поднять нас вверх по течению. Он ответил, что лодку можно оставить у Капулюса и вернуться назад в фиакре. Когда он отвернулся, чтобы продолжить разговор с товарищем, я притворился, будто осматриваю лодки, и откинул носовой канат у той, что находилась дальше всех от сторожевого поста…

— Итак, — сказала Доркас, — ты бежишь на север, а я забрала у тебя все деньги.

— Много мне не требуется, а заработать я сумею.

Я поднялся.

— Возьми назад хотя бы половину, — упрашивала она и, когда я покачал головой, прибавила: — Тогда возьми два хризоса. Если будет совсем невмоготу, я могу продавать себя или воровать.

— Если будешь воровать, тебе отрубят руку. Лучше уж я буду рубить руки, зарабатывая на пропитание, чем ты лишишься своих за кусок хлеба.

Я шагнул к двери, но она соскочила с кровати и вцепилась в мой плащ.

— Будь осторожен, Северьян. По городу бродит какое-то чудовище, Гефор назвал его саламандрой. Чем бы оно ни было на самом деле, оно сжигает своих жертв.

Я ответил, что больше саламандры мне следует остерегаться солдат архона, и вышел, не дожидаясь, пока она скажет еще что-нибудь. Однако, взбираясь по узкой улочке западной части города, которая, как уверял владелец лодки, вела к вершине скалы, я задумался, не разумнее ли больше опасаться горного холода и диких зверей, чем солдат и чудовища. Думал я и о Гефоре — как ему удалось зайти следом за мной так далеко на север и зачем он вообще за мной шел? Но больше всего я думал о Доркас — чем она была для меня и чем был для нее я? Немало воды утечет, прежде чем я снова — может быть! — смогу хотя бы увидеть ее, а смутное предчувствие встречи во мне все же осталось. Совсем как в тот раз, когда я впервые уходил из Цитадели и надвинул капюшон, чтобы скрыть от прохожих улыбку, так и сейчас я спрятал лицо, чтобы скрыть бегущие по щекам слезы.

Резервуар, из которого в Винкулу доставлялась вода, мне приходилось видеть дважды, но то было днем, а теперь стояла ночь. Днем он казался маленьким — квадратный бассейн площадью не больше основания жилого дома и не глубже могилы. Но при тусклом свете луны он казался настоящим озером, глубоким, как цистерна под Колокольной Башней.

От него до стены, оборонявшей западную границу Тракса, было не более ста шагов.

Над стеной возвышались башни — одна из них совсем рядом с резервуаром, и, несомненно, к этому времени гарнизоны уже получили приказ задержать меня, если я попытаюсь бежать из города. Пробираясь вдоль скалы, я то и дело замечал стражников, совершавших обход стены; их копий во мраке не было видно, но увенчанные гребнями шлемы были заметны при свете звезд, а иногда и слабо отражали его.

Я припал к земле, глядя сверху на город и надеясь, что мой угольно-черный плащ скроет меня от их глаз. Решетки на арках Капулюса были приспущены; до меня доносился рев бьющегося о них Ациса. Сомнений быть не могло: Кириаку задержали либо, что более вероятно, просто заметили и доложили архону. Абдиес, конечно, мог поднять на ноги всю страну и послать за ней, но это мало вероятно; скорее всего он позволит ей ускользнуть, таким образом, не привлекая к ней внимания. Но меня он, несомненно, попытается арестовать, если сможет, и казнит как предателя его законов — кем я на самом деле и был.