«Один», — не испытывая совершенно никаких чувств, подумал он, подбирая выпавший из руки франка меч.
Карри Рану из рода Асгаута, любимая дочь, характером пошедшая в своего отца, мармирского ярла Рану Мудрого, взирала на битву через прорези боевой маски в разочаровании и ярости.
Им надо прорваться! Еще один рывок, и отчаянное сопротивление личной охраны герцога у шатров свиты Вильяльма будет сломано, герцог и его люди, и, что самое важное, этот оборотный эрилий, падут в крови и огне. Лишившись своего вождя, остатки франкской армии смешаются, отступят…
Но если они выдержат… Если они продержатся еще несколько минут, то привычные к войне на суше франки опомнятся, звуки рога соберут ратников в отряды. Карри Рану уже приходилось сталкиваться с дружинами Вильяльма. Ей ли не знать, какой дисциплине заставляет подчиняться норманнских ратников сын Хрольва.
Очень скоро франки догадаются, что несмотря на то, что на лагерь их идет атака со всех сторон, по всему периметру, атакуют их всего лишь бонды со своими домочадцами, разозленные крестьяне, у которых оружия-то: пращи, дубины да факелы. Догадаются, что горящими стрелами засыпает их корабли не огромная дружина, а каких-то несколько дюжин освобожденных рабов. Догадаются и о том, что единственный настоящий противник — здесь, и нигде больше. Две дружины, две долгие сотни. И вот тогда франкские ратники соберутся, подтянутся сюда, сомкнут ее людей числом, и на этот раз уже ее дружина замечется как взятые в кольцо волки.
Карри непроизвольно тронула коня, и тут же возле нее оказался Гвикка, прикрывая ее щитом и одновременно загораживая ей путь.
— Подожди…
Не успел он еще договорить, Карри к безмерному своему облегчению увидела в гуще франков огромную фигуру. На фоне расцвеченного заревом костров неба над лагерем раз за разом взметалась над прикрывающими островерхие шлемы щитами, кружила над порослью пик двуручная боевая секира. Со скрежетом проламывались щиты, звенели под ударами кольчуги.
Раскачивающаяся вокруг исполина свалка тел и стали вынесла вдруг тело, рассеченное от шеи до поясницы.
— Бьерн! — не сдержала радостного крика Карри. И исполинская фигура, развернувшись в ее сторону, стала прорубать себе дорогу, размахивая огромной секирой, будто детской игрушкой, будто приглашала поиграть в эту веселую игру каждого встреченного франка. И франки с дерзостью безумцев или детей принимали вызов, бросались на гиганта стаей бешеных собак, и все же медленно, но верно Бьерн прорубался к краю схватки.
— Наконец-то! — только и выдохнул Большой Кулак, оказавшись подле нее. — У вас для меня коняга найдется или убираемся отсюда пешком?
И только тут Карри поняла, что сейчас и еще один скажет: «Уходим», скажет, что это не последняя битва, а только один из набегов. И ей придется отступить. Если удастся. Ведь большая часть ее сегодняшней армии — деревенские бонды и их родня — уже отходят назад. Они свое дело сделали: перевалили через вал вслед за дочерью запомнившегося своей щедростью ярла, перерезали спящих, напали на стражу и подожгли, сколько могли, шатров. Но они никогда не собирались стоять в строю и обмениваться ударами один на один с закаленным сражениями за Нормандию франкским воинством.
Застать неприятеля врасплох, заспанного и безоружного — да. Но сражаться с ним, когда ратники очнулись, готовы к бою, да еще разъярены — это уж дело дружины ярла и его херсиров. И на ирландцев нет особой надежды, и они тоже уже отошли, повинуясь приказу Гвикки. Отошли к лесу, охранять лошадей и повозки.
Один прорыв, молила Карри, один прорыв, и мы нападем на них со всех сторон. Один прорыв, и мы доберемся до этого проклятого полутрупа. И никого из воинов не сломит больше чужая волшба! И никого из них не постигнет горькая судьба Иви-конунга! И перестанут погибать в мучениях дети Брагги, отдавая свой дар этому колдуну! И по лесам не будут валяться трупы зарубленных дренгов! И тела пастухов на пастбищах! И трупы детей не станут больше бросать в колодцы. И Скьельф…
Мысль о погибшем друге, учителе, будто заставила ее сердце расшириться, пока ей не показалось, что вот-вот треснут и разлетятся звенья кольчуги. Она оттолкнула щит Гвикки, отвела руку Ньярви и, спрыгнув с коня — за Скьельфа, подняв меч — за Тровина и Скаллагрима, бросилась в гущу — за ратников, погибших на сожженных, потопленных кораблях. Уж не промелькнула ли перед ней с развевающимися волосами прекрасная дева в колеснице, запряженной двумя парами кошек?
Голос ее сквозь прорези привезенной из южных походов, доставшейся в наследство от отца боевой маски разнесся едва ли не по всему лагерю:
— Драккар за голову Вестреда!
Этот самый клич и выручил Скагги, который уже начал падать духом в царившей кругом сумятице. Каких-то четверть часа назад он, перебегая от одного шатра к другому, добрался уже было до того места, где с несколькими людьми наблюдала за боем Карри, но ему тут же пришлось бесславно бежать. Спасло его то, что он вовремя успел закатиться в тень полурастоптанной палатки и притвориться мертвым. К месту самой схватки он вышел с фланга, и готов было вздохнуть с облегчением, как увидел над собой перекошенное яростью лицо Орма. А подле шетландца заносил над его головой меч Вистольв из дружины Гвикки. Скагги кое-как отвел клинок Орма и дал деру, в душе прославляя Идунн, что у дружинников Карри слишком много сейчас противников. Скагги подвел франкский плащ: кто станет разбираться, кто именно этот вынырнувший неизвестно откуда с окровавленным мечом мальчишка. И времени объяснять тоже не было.
Битва окончена, думала Карри, и она проиграла. Что с того, что они прорубились через последнее кольцо обороны франков, если Вестреда за ними не было, если он еще жив. А раз повсюду еще не затихают, но лишь разгораются все новые стычки, значит, и герцог Вильяльм, и оборотный эриль где-то среди сражающихся. Если б только удержать ненадолго этот лагерь, превратившийся в место кровавой бойни, если бы только выиграть немного времени, ровно столько, чтобы убедиться, что ни тот, ни другой не ушел живым. Быть может, это отпугнуло бы тех, кто идет за норманнским герцогом, заставило бы сыновей Альфреда повернуть вспять!
Но никакой надежды. Она чувствовала, как горячка боя в ней сменяется холодным настороженным расчетом. Несмотря на ночную тьму, на слепящее зарево пожаров, гаутреку Карри Рану, казалось, что внутренним взором она видит, как за самым краем зарева собираются люди, как распространяется оттуда зловещая тишина.
Опыт, приобретенный за годы морских набегов, говорил ей, что там поспешно и уверенно отдаются на незнакомом языке приказы. Там готовят ответный удар. Готовятся обрушить, как на орех боевой молот, собрав в единый кулак не одну сотню человек. Сколько осталось у нее людей? Сколько тех, кто не растворился в ночи?
Дружина Ньярви и Орма, люди Гвикки. Долгая сотня? Полторы?
— Пора уходить, — пробормотал у ее плеча Гвикка.
Карри кивнула, понимая, что дольше выжидать опасно. Путь к отступлению пока еще открыт, еще есть возможность вывести почти что целым отряд, способный сражаться в дальнейшем.
— Назад! — как могла громко, чтобы слышно было всем, хрипло выкрикнула она. — Уходим, через тот же пролом, через который вошли. Но по дороге — убивать всех. Смотрите, чтобы никого не осталось в живых!
Вестред очнулся от сокрушительного удара боевого топора, который обрушил на его шлем этот гигант из кузни. Надо ведь было прислушаться к дурному предчувствию и прикончить обоих… Точно так же он очнулся в Уппсале, на склоне разрытого кургана: члены плохо повиновались ему и он едва-едва понимал, что происходит вокруг. К тому же все казалось лишь наполовину реальным. Нет нужды даже утруждать себя попытками разобраться в происходящем… На него вновь надвигалось чудовищное серое…
В тот, первый раз, это было огромное лицо, суровый, грозный лик, с которого подозрительно взирал единственный глаз. И как и тогда, он не знал, хватит ли у него сил выдержать этот взгляд. Была в этом взгляде непомерная сила и мощь, что-то, что заставляло его чувствовать себя малой песчинкой, подхваченной гигантским ураганом.
