– Скоро? – воскликнул бедный парень, долбанул циферблат своих часов ногтем и обреченно махнул рукой.

– Андрюш, посмотри какая церковка во-он там, через дорогу слева. Явно памятник архитектуры, а не новодел. До нее минут двадцать. Идем, если открыто, свечки поставим. И вернемся как раз к девяти.

– Свечки? Какие? Зачем? – кажется, он перестал соображать, что она говорит. – Я никуда больше не пойду, Валюша, извини.

– Ладно, оставим церковь до лучших времен.

Они вернулись к подъезду. Не слишком выносливый мужчина опустился на скамейку, латанную разномастными кусками древних полированных шкафов. Двужильная Валентина сгоняла за пожитками. Она была из тех, кто бегает и за себя, и за сошедшего с дистанции, не потому что ей легко, а потому что надо.

– Уже нагулялись? Как вам здесь? – спросила Оксана без любопытства, из вежливости.

– Замечательно! Посидим на воздухе, может, хозяйка раньше доберется.

– Дай Бог и ей, и вам.

«Добрая баба», – подумала Валентина. И присоединилась к хмурому другу.

А минуты капали, будто пыточная вода на темя, сводя с ума. Одна, две, три… Пятнадцать… Двадцать… Уже опохмелились под живучими американскими кленами местные пьяницы и болтали затвердевшими ненадолго голосами. Пробежала по делам Оксана, сочувственно улыбнувшись. «Не наврала, что уйдет», – отметила Валентина. Дети лениво прошествовали в школу – острых скул и черных глаз было так много, что даже Андрей встрепенулся и разделил изумление со своей девушкой. Они, конечно, слышали по телевизору о «национальных районах», но увиденное воочию задевало много грубее и чувствительнее. Дворники азиаты вылезли из нор, спокойно оглядели фронт работ. И надолго дезертировали с него. В десять утра к ребятам неспешно приблизилась толстая женщина лет сорока с небрежно заколотыми волосами, в короткой узкой юбке и длинной широкой футболке:

– Надо думать, вы меня ждете, молодые люди? Арендаторы из Воронежа?

Если бы у Андрея были силы, задушил бы ее. А Валентина ничего, еще шутила:

– Нам тут за четыре часа предложили снять несколько разных квартир, но мы остались верны вашей.

– Привыкайте, в Москве все всегда всюду опаздывают, – улыбнулась необязательная владелица. Судя по домашним шлепанцам на ногах и отсутствию сумки, лично она застряла с какой-нибудь подругой в ближайшем дворе и чесала языком. Чего только не сделаешь для поддержания имиджа настоящей москвички. – Ну, поднимаемся.

В сносной двушке Андрей сразу опустился в кресло, вытянул длинные тощие ноги и бездумно уставился в потолок. Дедок надоумил его осмотреть каждый миллиметр пространства, испытать сантехнику и, если что-то не так, ткнуть хозяйку носом. Пусть или чинит, или цену сбавляет. Но парень впал в непреодолимую апатию. Снимать квартиру пришлось девушке.

– Как быть с регистрацией? – спросила она. – Что делать надо?

– В принципе достаточно позвонить по одному из сотни номеров – они в интернете, в метро, везде. И купить бумажку.

– На этот адрес? – озадачилась Валентина.

– Да. Какой назовете, тот и нарисуют.

– Мне бы хотелось по-настоящему. Боязно как-то.

– Господи, ну и словечко, «боязно», – раздражилась хозяйка. – Хотите мотаться по конторам и часами стоять в очередях, пожалуйста. Я вас зарегистрирую, как дальних родственников. То есть мы. По идее, чтобы дать согласие, мне придется явиться с взрослым сыном и мужем. Но учтите, через полгода все надо начинать сначала.

Законопослушная провинциалка горестно всплеснула руками, но с честного пути не свернула. Остальные формальности уладили быстро. Подписывая филькину грамоту договора и беря того же качества расписку об оплате залога и житья за месяц вперед, начинающая съемщица мысленно хохотала. К чему взрослым людям детские игры? В них обмениваются такими же «документами». Но, когда сжала в похолодевшей ладони два комплекта ключей и выпроводила хозяйку, все оказалось настоящим. Она издала торжествующий вопль:

– Андрюша! Мы здесь, мы одни! Давай проверим, мягкая ли кровать!

Он уже стоял рядом, и добежал до крохотной спальни быстрее возлюбленной. Оба плюхнулись на спины, блаженно вытянулись во весь рост… И уже через минуту крепко-крепко спали.

Леона стояла у входной двери в небольшом холле, откуда насквозь просматривались обе комнаты родной двушки на Ленинградке. Ей хотелось голосить от отчаяния и восторженно кричать. Невозможность издать эти звуки одновременно и была причиной ее молчания, которое длилось уже с четверть часа. Не получалось и сделать шаг вперед или убежать – ноги дрожали. Из кухни осторожно выглянула мама. У нее был такой вид, будто она ненароком сотворила из хаоса вселенную, разошлась и хотела продолжить, но силы кончились. И осталось только моргать припухшими красными веками. Дочь восприняла подсказку и тоже заплакала, будто ей было четыре годика, а не в шесть раз больше. Сквозь слезы удалось пробулькать:

– Какая у нас, оказывается, громадная квартира.

– Сорок три квадратных метра. Или сорок семь? Точно не знаю. Я ставлю чайник, приходи, – отозвалась мать и как-то бесплотно скрылась с глаз.

Новорожденную Леону привезли в этот дом. И, сколько она себя помнила, свободное место в нем ограничивалось узкими проходами между добротно-широкими древними шкафами. И еще было по пустому квадрату метр на метр возле жестких пружинных еще диванов в обеих комнатах. В сущности, здесь жила бумага – книги, толстые литературные журналы, тонны машинописных листов, нотные тетради, рисунки и акварели в папках. С ними соседствовали виниловые пластинки и кассеты с музыкой и фильмами – с годами они были погребены под залежами дисков. Все это распирало шкафы, высилось на них до потолка, теснилось на стеллажах. Только семиметровую кухню миновала общая участь – там ели, принимали гостей, выпивали, закусывали, общались.

Если юной трусихе из Воронежа не хотелось из-за четверостишья какого-то москвича, очернителя социализма, прослыть диссиденткой, то бабушка Леоны таковой была и гордилась этим. Она собственноручно переводила на русский и перепечатывала запрещенную литературу. Таскала копии в неказистой хозяйственной сумке по Москве и передавала единомышленникам. Предоставляла ночлег людям, имен которых не называла дочерям, – станет гэбуха допрашивать, пусть ответить будет нечего. Она не служила конкретному вольнодумцу. Кумиру. А, может, и служила, но не знала, кому именно. Конспирация. У тех, известных, все было по-настоящему – явки, пароли. Эзопов язык. Аресты. Высылка из страны и лишение гражданства. Речистые симпатичные дяди с Лубянки, которые упрашивали не губить молодость и не ломать жизнь близким. Слежка и паранойя. Знание, что несгибаемость и отказ от компромиссов – симптом шизофрении. И его одного достаточно, чтобы упечь в советскую психушку хоть академика. Герои и предатели. Некоторые «рабочие лошадки» обижались, если им не доверяли тайн. А эта – замотанная разведенная москвичка, кандидат исторических наук – никогда. Ход истории поворачивают случайности с именами, а обеспечивают безымянные закономерности. Она не стеснялась быть закономерностью.

– И что это за случайности с именами? – вскидывался, например, писатель, который держал-держал в столе антисоветский рассказ и однажды, крепко вмазав, обнародовал идею своего заветного произведения. В народе, вернее, в ярчайших его представителях – собутыльниках, как водится, был стукач. Он излагал услышанное кураторам, обеспечивавшим госбезопасность. Затем автору вдруг отказывали в публикации невинного отчета о творческой командировке на БАМ. И вот уже он, гонимый, слышавший о подвалах Лубянки, не рисковал ночевать дома. Тогда друзья «организовывали надежную квартиру» на пару дней. Потом еще одну. И еще. Преступного же рассказа никто не читал и читать не собирался. Технически это часто становилось невозможно: борец жег рукопись, едва замечал косой взгляд уборщицы в редакции журнала, где хотел печататься. А, бывало, и утром после попойки, вспомнив, что натрепал лишнего.