Ой, люди, людишки. Бедные – свиньи, а богатые еще хуже. Когда первую жилицу пустили, думали, горя знать не будут. Еще их вещи в квартире лежали, хотя сами уже в Бутово жили. Подремонтировал Коля там все, обустроил, забрал узлы. А потом вспомнил, что оставил икону Николая Угодника без оклада, старинную, всю в трещинках, наверное, дорогую. И велел Оксане, когда за деньгами поедет, ее забрать. Та квартплату взяла и свое попросила. А баба вдруг так ехидно говорит: «Когда Ваш супруг приходил за скарбом, он старую балалайку и эту икону попросту закинул на антресоли, как равновеликие деревяшки. Вы протестанты, на доски не молитесь. А я православная, мне этот образ в утешение. Оставьте, пожалуйста, когда буду съезжать, с собой не заберу, клянусь». Оксану аж в жар бросило от таких упреков. Тоже нашлась богомолка, без своих образов на квартиру идет! Прав был Коля, ценная икона у тетки, раз она так распелась. «Нет, муж велел домой принести. Мы, конечно, иначе молимся, но это – память о бабушке». Вздохнула. Отдала. Попробовала бы не! Коля разобрался бы.

Сама Оксана любила свой маленький городок под Киевом и век бы никуда из него не двинулась. Там мама с сестрой – родные души, а мама еще и замглавврача единственной больницы – уважаемый человек со связями. А какое место душистое, в любое время года аромат витает, то цветов, то разнотравья, то сена! Но Коля, настоящий глава протестантской семьи, учил, что в России, в Москве у детей перспектив больше с образованием и работой. Это – потом, для начала же у многодетных семей льготы немалые. Вот и ехали за этими льготами и перспективами, чего для своих кровиночек не сделаешь. А так-то провались она эта русская столица. Мама в юности наездилась туда за дефицитом – одеться, обуться в чешское и польское, люстру там немецкую выстоять… Однажды, году в семьдесят шестом, на Электрозаводской вечером случайно напала на китайские пуховые подушки и одеяла! И взяла! Ох, как им тогда весь городок завидовал.

Зато и оскорбить честных женщин наглые москали были не дураки. Ездили стаями, ходили по двое-трое, так безопасней было деньги из бюстгальтеров и трусов вынимать. И вот как-то идут мама с подружкой – взмыленные, сумки «назад-наперед». И видят на другой стороне улицы двух женщин, с которыми прибыли и разошлись – у всех свои маршруты были. Те – с полупустыми авоськами, а эти под завязку отоварились. А уж скоро в обратный путь. Бедняги простосердечно закричали: «Гана, Галя, вы откуда»? А эти так же во всю глотку отвечают: «С „Праги“ мы»! В смысле из магазина. Конечно, у всех своеобразное украинское «хгэ». И две профурсетки, налегке проходившие мимо, прыснули безо всякого стеснения. А потом все столкнулись возле лотка с лимонами-апельсинами. Приезжим-то, сколько дадут в руки, столько и утащат, а эти купили себе по одному апельсинчику, гадины. И, отходя, тихонько, но все же слышно припомнили: «С Праги мы». И давай опять ржать.

А вот мама, когда рассказывала про это маленькой Оксане, плакала. Смеяться над чьим-то национальным выговором, значит, всей нации в лицо плевать. За что? За язык предков? Это, какими же суками надо быть. Тут уж Оксана в кротости не упражнялась, называла безбожниц любыми словами. Им все равно в аду гореть, а она в молитве будет прощение у Господа испрашивать, есть шанс спастись. Молодая женщина прикрыла глаза и беззвучно заговорила с Христом. Обвившая душу горечь расслабила холодные мерзкие щупальца и стала уплывать прочь.

Сдержанно бубня, люди гуськом выбирались из тесных длиннот поезда. На шумном перроне многие озирались со смесью растерянности и любопытства – куда теперь? Скоробогатые всегда помнили, что им надо. Поэтому везде знали, куда им надо. А в Москве с ее возможностями тем более. Даже впервые явившись сюда, мельком на указатель глянули и твердо пошли. С тех пор ни разу не плутали – чутье вело к цели – не к улице, дому, строению, офису, а тому, что там можно было взять по божескому и людскому закону. На самом деле и карты изучали, и дорогу спрашивали, но не запоминали таких мелочей. Жили с ощущением, что «все сами» Божьей милостью.

Николай двигался быстро, с одним-то чемоданом на колесиках грех было тормозить. Оксана привычно уловила ритм – два ее шага на один его – и не отставала. Но душа явно не поспевала за деловитым мужем. Бог был с ней, Коля был с ней, но женщине мучительно не хватало влажных дрожащих от радости пальчиков старших в обеих ладонях. Дети с удовольствием возвращались в Москву, особенно школьник. Теперь пустые руки раздражали. И лишь в подземке, где она в отличие от вокзала бывала без малышей, стало легче.

Опытные Скоробогатые приехали в воскресенье, чтобы не слишком давиться в метро. Вроде в Москве каждый сам по себе и за себя. А тоже принадлежит к какому-нибудь стаду. Большинство в пятницу куролесит в барах и кафе, в субботу мирно пьет по друзьям и родственникам, а в воскресенье тихонечко страдает дома, готовясь к будням. Бутылка пива – единственное утешение слабых духом. Остальные держатся на на рассоле, чае, лимонаде, уличном воздухе да семейных перебранках. Узнай столица, что о ней думают приезжие наследники хрущевок, обиделась бы. Но, куда ей, до вопросов не снизойдет, а они умные – часов не разбазаривают, пашут, в интернете не торчат, мыслями не делятся. Зато все примечают. После отдыха по схеме, в понедельник чиновник вял. Во вторник – зол. А в среду и четверг – ничего, трудится, иногда рьяно. И, если кому-то что-то надо в присутственных местах, вставать в очередь имеет смысл только в эти дни. Уж Оксана-то всего наоформлялась: завещанная квартира, прописка, материнский капитал, льготы, пособия. И теперь Коля оторвал ее от детей не ради собственного удовольствия. Он будет работать с утра до ночи, а все многочасовые стояния в учреждениях, все лютые тетеньки в кабинетах – на ней.

Вспомнив о деле, Оксана приободрилась. Мысль о разлуке с детьми откатилась от какого-то препятствия в черепе странным эхом: «Женщину, не щадившую себя в родах, называли матерью-героиней». Она не успела даже сообразить, все ли разобрала, и с чего бы ей о подвигах думать, потому что Николай остановился. Им предстояло двигаться в разные стороны. Он собирался показаться начальству. Можно было бы позвонить, дескать, я тут и завтра в семь утра начну творить из разномастного сброда, который вы наняли, бригаду. Но основательный и насквозь положительный строитель не хотел упустить шанс взглянуть в руководящие лица честными трезвыми глазами. Так оно вернее, чем по телефону. А потом надо было увидеться с агентом, знакомым дальнего родственника, который не слишком вдохновенно продавал их двухкомнатную. Где результат? Да за счастье отвалить миллионы и въехать в такую квартиру люди биться должны. Есть на свете забавные типы, орут, что продали дешево, купили дорого, и при этом мнят себя умными. Николай Скоробогатый обо всем имел представление и всему знал цену. И представление, и цена складывались из двух убеждений: «мне детей кормить надо» и «у меня есть совесть». Когда его называли жадным, он мысленно укреплялся добавлением: «а у вас ее нет». И не уступал ни копейки. В общем, настало время объяснить горе-помощнику, что не в завышенной цене на квартиру дело. В Москве на любую дрянь за любые деньги не один желающий найдется. Просто кто-то ищет, землю роет, а кому-то вознаграждение платить не за что.

– Ну, Оксана, – сказал Николай, передавая жене ручку чемодана, – вещи дома оставь, не разбирай и сразу звони жильцу. Пусть сегодня же расплачивается. Когда за деньгами поедешь, осторожней в метро, чтоб не вытащили. И в магазине не расходись, а то накупишь лишних продуктов. Что в поезде не доели, сразу в холодильник убери. Ладно, с Богом.

Оксана не сердилась на него за инструктаж, подслушав который, взрослый человек мог решить, будто она ненормальная. Сама часто твердила нечто подобное детям. И, если замечала нетерпение на их тугих смешливых физиономиях, объясняла: «Я переживаю за вас, потому что люблю. И учу хорошему. А тем, кто ненавидит, кто хочет вам зла, все равно. Еще и на плохое подобьют. Чем вы хуже, тем им лучше». Коля тоже переживал за нее, любил и учил. Благодарить его надо было, а не дуться.