Мельница размещалась в треугольнике, образуемом речкой, обрывистой известковой скалой и обожженным лесом. В черном небе лениво мерцали зимние звезды. За смутно белеющей лентой реки была мельница, там шумела вода.

Партизаны спустились в долину. От затаившейся ночи многих знобило тревожным внутренним холодком. Партизаны окружили мельницу. Ни крика, ни шороха, только легкий стон пронесся в темноте. Стон шел со сторожевой заставы румын, которая была в окопчике на ближнем от реки бугре, шел предсмертным дыханием. Там действовала группа нападения на охрану.

Домнин повел партизан в сарай, туда, где должна быть мука… Но ее там не было, в каком-то куточке нашли пудов восемь отрубей и немного пшеницы. Партизаны опоздали: днем пять машин вывезли почти всю муку, как будто румыны были предупреждены о готовящемся на них нападении.

Неожиданная сильная стрельба встревожила людей. Домнин собрал партизан, прислушался и тихим голосом приказал:

— Отходить.

Не успели звезды заметно переменить свои места, как длинная цепь партизан, соблюдая полнейшую тишину, подходила к началу тропы, чтобы подняться по ней и растаять в горной ночи. Тишина и тревога подгоняли людей… Не имели успеха и ак-мечетцы. Комиссар Кочевой не выполнил приказа Домнина и не сумел напасть на обозы. Калашников усиленно гонял людей в разведку. Крепко доставалось и деду Кравцу и Малию, которые забыли, что такое сон, и отдых: все время в разведке.

Однажды, в погожий, солнечный день, когда все собрались на лагерной поляне, Калашников пришел к нам в штаб.

Домнин в гимнастерке с засученными рукавами чистил автомат и, заметив идущего, сказал:

— Калашников как будто с повинной идет.

— Здравствуйте, — подойдя, нерешительно сказал Калашников.

— Здравствуйте! Хорошо, что ты пришел, Калашников. Я думаю, тебе нужно расшевелить немного своих партизан, — сказал комиссар. — Мы пограничников в штаб зачисляем. Воевать тебе без них придется, а у твоих ребят что-то боевого духа не чувствуется. Вон Черников, — хороший командир, а пришел пустой. Ругаешь ты его правильно, а ведь подвели его твои же люди. Они из засады почти бежали, оставили Черникова одного, — бросив чистить автомат и в упор глядя на Калашникова, говорил комиссар.

Калашников повернулся ко мне и, став по команде «смирно», спросил:

— Разрешите напасть на Маркур[17]?

— С какой целью?

— Напасть отрядом. Уничтожить полицаев, конфисковать их имущество. Известно, что они водили в лес гитлеровцев. Нам передавали, что оккупантов несколько дней в селе не будет.

— Ну, хорошо, попробуй. Да, пожалуй, я с твоим отрядом пойду, — решил я. — Когда думаешь?

— Значит, разрешаете? Тогда завтра к вечеру.

Калашников ушел.

На следующий день, в сумерках, мы спускались в долину.

Маленькая деревушка Маркур прижата с запада к огромной скале Орлиный залет. В трех километрах от Маркура — большая деревня Коккозы[18]. По нашим данным, там стоит крупный вражеский гарнизон. Да и кругом много сел с войсками. Это — второй эшелон противника.

Операцию мы должны были провести быстро и четко. Фронт рядом. Отчетливо видна часть Северной бухты Севастополя, там что-то горит. Разноцветные ракеты обозначают правый фланг противника. Видны пожары севернее Качи. В небе прогудели самолеты. Фейерверк огней стоит над Бахчисараем, ухают зенитки. Вспыхнуло зарево в районе станции Альма.

По всей Коккозской долине перекликаются выстрелами вражеские патрули. Из деревни доносится лай собак.

Спуск был тяжелый. Люди падали, ушибались. Остановились мы на окраине. В деревню пошла разведка во главе с Черниковым.

Вдруг ночной воздух наполнился сплошной трескотней автоматных очередей, пулеметной дробью. Взвились ракеты.

— Калашников, отходить немедленно, — приказал я.

Стрельба все сильнее, со всех сторон. Долина ожила. Рой трассирующих пуль над селом. Гул машин приближался.

Мы наскочили на засаду.

Только темнота дала нам возможность выкарабкаться из ловушки. Черников у первого же дома был обстрелян. Очевидно, нас предали. Но кто?..

Усталые, ни с чем, только к рассвету вернулись мы в лагерь.

Домнин держал отряды в полной боевой готовности.

Через несколько дней вернулись связные с Маркиным. Обросшие, худые, в изорванной одежде и злые. Не прошли в Севастополь. Они везде натыкались на засады.

— Понимаете, началось на второй же день. Буквально, где бы мы ни появлялись, — обстрел, обстрел, как будто ждут, проклятые, — докладывал Маркин. Он страшно изменился, нельзя было узнать аккуратного военного-севастопольца.

Что же делать? Связь нужна и немедленно. Она необходима и нам и Севастополю. Мы с комиссаром долго ломали головы, пока в середине ночи к нам не вошел Айропетян.

— Слушайте, начальники. Знаете что? Довольно мне болтаться между Центральным штабом и районом. Почему бы мне не пойти туда? Я знаю все места. Сколько лет работал на виноградниках. Все знают!

— Куда ты собрался в середине ночи, не на Севастополь ли? — спрашивает комиссар.

— Конечно, туда. Вот, втроем…

— А кто же третий?

— Терлецкий, пограничник. Кто лучше его знает побережье? Никто. Значит, я, Терлецкий и Маркин. Хорошо будет, мы пройдем!

Айропетян говорил настойчиво.

— Куда тебе, ты нежный человек. Вино делать, песни петь — твое дело, — подзадоривал комиссар, намекая на недавний случай, когда Айропетян никак не хотел нести трофейное мясо, убеждая партизан: "Я — винодел, нежный человек. Лучше кавказский песня спою".

— Я уже решил, — серьезно сказал Айропетян. — Значит, будет так? Я бегу за Терлецким.

Он скрылся, только постолы прошуршали по снегу.

— Ну, как, командир, пошлем их? — спросил Домнин.

— Конечно, лишаться Терлецкого очень жаль, боевой командир. Но никто, кроме него, не пройдет. Он знает местность лучше любого из нас.

Постучались Терлецкий и Айропетян.

Лейтенант, по-видимому, не знал, зачем его позвали.

— Как в отряде? — спросил комиссар, внимательно вглядываясь в лицо командира.

— Лучше… Вот послал две группы на дорогу, — доложил Терлецкий.

— Вы не думаете насчет Севастополя? — спросил Домнин.

— А кто из нас не думает о нем, товарищ комиссар, — вздохнул Терлецкий.

— Я имею в виду другое: если вам там побывать? Как думаете?

— Ах, вот в чем дело, — понял лейтенант. Он молча прошелся в узком проходе между лежанками.

— Ты подумай, лейтенант, не торопись, — сказал я, но он уже вытянулся, приложив руку к козырьку:

— Лейтенант Терлецкий готов перейти линию фронта.

— Ты понимаешь, почему выбор пал на тебя? — комиссар усадил Терлецкого рядом с собой.

— Ясно. Прошу Маркина и еще одного, не больше.

В уголочке сидел Айропетян. Только теперь он напомнил о своем присутствии.

— Я готов, товарищ лейтенант.

Терлецкий посмотрел на винодела, подумал и протянул руку:

— Пойдем!

В целях предосторожности мы скрыли от всех партизан истинное задание уходившей тройки. Партизанам было сказано, что Маркин, Терлецкий и Айропетян идут в Центральный штаб. Это было тем более правдоподобно, что путь их до самой яйлы пролегал по тропе, ведущей к штабу.

Терлецкий решил переходить линию фронта в районе Балаклавы. Это был самый опасный участок, но зато лейтенант знал здесь каждый камешек.

…Новые группы ушли на дороги, ушли связные в Севастополь, в Центральный штаб. Комиссар второй день ходит мрачный, о чем-то думает.

— Что стряслось? Что беспокоит? — наконец я спросил его.

— Постигла неудача наших связных в Севастополе — раз, маркуровская операция провалилась — два, из колендовской мельницы муку вывезли — три. Что это? Случайность? Нет!

— Что же ты думаешь?

— Среди нас есть шпик, вот что думаю.

Мы насторожились.

Начальник штаба Иваненко упорно доискивался причины провала маркуровской операции. Перед операцией на связь и разведку в Маркур ходили только дед Кравец и Мамут Кангиев, пришедший к нам после нападения фашистов на Куйбышевский отряд.