Переброска наших отрядов в основной партизанский район Крыма была очень целесообразна. До перехода на территорию Госзаповедника отряды пятого района располагались в непосредственной близости к линии фронта, почти во втором эшелоне осаждавших Севастополь неприятельских войск.

Наши партизаны были совершенно лишены всякого подобия тыла; возвращаясь с боевых операций, люди не имели возможности отдохнуть; учитывая постоянную близость гитлеровцев, приходилось много сил отрывать на охрану лагеря. Наконец, по сравнению с огромным количеством войск противника, пятый, отдельно взятый район представлял собой маленькую горсточку людей, которую всегда не так-то трудно было взять в окружение.

Словом, в последнее время, особенно когда фашисты, обозленные нашими частыми налетами, стянули против нас значительные силы, — партизаны пятого района нередко находились на положении оборонявшихся, а не нападающих.

Теперь же, располагаясь в основном партизанском районе, окружить и прочесать который у врага не хватало сил, мы выделяли на охрану значительно меньшее число людей, партизаны выходили на операции отдохнувшими, — а это уже половина успеха. Район же действия оставался прежним — дороги, идущие к линии фронта. Боевые дела товарищей наносили урон противнику, стоявшему под Севастополем.

Организационные мероприятия по слиянию четвертого и пятого районов дали нам возможность укрепить отряды и подобрать командиров, испытанных и проверенных в прошедших боях.

Только за несколько дней стоянки отрядов на новом месте двенадцать боевых групп, вышедших в рейды под Севастополь, совершили двадцать семь различных операций по нападению на вражеские тылы, то есть в два раза больше, чем весь пятый район за последние десять дней. Так что жертвы наши, понесенные в боях во время тяжелого перехода, не пропали даром.

На первое апреля 1942 года четвертый объединенный район состоял из пяти отрядов общей численностью в пятьсот партизан: Ялтинский (объединенный с Ак-Шеихским), Бахчисарайский отряд Македонского, Красноармейский, Севастопольский и Ак-Мечетский (объединенный с Балаклавским). Главный район расположения оставался прежний: трехречье Биюк-Узень, Писара, Донга.

Мы решили переменить место стоянки Ялтинского отряда, находившегося в отдалении от штаба. Во-первых, гитлеровцы, упустив партизанские отряды пятого района, с двадцатых чисел марта начали беспокоить ялтинцев, во-вторых, рядом со штабом района имело смысл расположить сильный боевой отряд, а Ялтинский был именно таким отрядом с тех самых пор, как командование над ним принял Николай Кривошта.

Приход в отряд Кривошты, его содружество с комиссаром Александром Кучером решительно изменили боевую линию партизан Южнобережья. Уже в феврале отряд прославился в лесах Заповедника. Комиссар Кучер, парторг Вязников, комиссар района Амелинов сколотили в отряде крепкое партийное ядро. Все первые операции были проведены коммунистами. В феврале ялтинцы пятнадцать раз нападали на фашистские тылы. Особенно доставалось от партизанских налетов врагу на Южнобережном шоссе. Гитлеровское командование вынуждено было строить вдоль шоссе оборонительную линию и выбросить на дорогу для ее патрулирования до полка пехоты.

Душой отряда был комиссар Кучер. Если Кривошта отличался особым умением нападать на семитонки (ибо считал ниже своего достоинства уничтожать разную "мелюзгу"), то комиссар Кучер славился искусством отбивать нападения карателей.

Бывало, объявят по лагерю тревогу: идут гитлеровцы. Комиссар командует спокойно, вовремя уберет больных и раненых, найдет удобное место и для санземлянки и удачно выберет место, с которого неожиданно можно напасть на карателей. Часто получалось так, что, окружая лагерь, фашисты подставляли свои бока и спины под удары сидевших в засаде партизан Кучера.

— По карателям огонь! — негромко командовал комиссар и посылал первую очередь из своего автомата. Пока враги приготовятся ответить, — Кучера и след простыл…

В штабе мы просматривали скупые записи боевого дневника ялтинцев. Графа за январь была почти пустой. Но вот в феврале красным карандашом вписаны фамилии нового командования: командир отряда Кривошта, комиссар Кучер, парторг Вязников. Начиная с этого дня, командир отряда лично руководил операциями, и пустых граф почти нет. Вот записи:

"8.2.42 г. — В районе Гурзуфа разбиты две семитонные машины, убито 10, ранено 7 фашистов. Руководили Кривошта и Кучер.

18.2.42 г. — В районе Гурзуфа разбиты две семитонные машины с солдатами и офицерами. Потери врага не выяснены. Одна машина свалилась в овраг глубиною до двадцати метров. Отряд имеет одного раненого. Руководил Николай Кривошта. Дописано: "По уточненным данным, 18 февраля убито 58 немецких солдат и офицеров".

Дав возможность каждому партизану испытать гордость победы над врагом, Кривошта и Кучер начали прививать подчиненным чувство самостоятельности.

Если в феврале Кривошта сам руководил всеми операциями, то в марте отряд уже начал нападать на врага отдельными мелкими группами. Руководили этими группами наиболее активные партизаны, прошедшие школу партизанской тактики. Так выдвинулись новые герои-вожаки, и первый из них — Вязников, парторг отряда и командир боевого взвода.

До войны Михаил Георгиевич Вязников заведовал молочнотоварной фермой Гурзуфского военного санатория и был там секретарем парторганизации. Наружностью Вязников меньше всего напоминал героя. В пальто старого покроя с узким бархатным воротником он походил на учителя сельской школы. Лоб широкий, изрезанный глубокими морщинами, серьезные голубые глаза. Говорил он очень тихо, но с душой.

О себе Вязников рассказывать не любил. Кривошта с первого дня полюбил своего скромного парторга. Он знал, что Вязников и разведку проведет умело, и место для засады выберет удачно, и об отстающих во время отхода по-отечески позаботится.

И еще одним ценнейшим качеством обладал Вязников. Он не только умел сам воевать, но находил зародыши смелости и отваги у самых, казалось бы, заурядных партизан.

В каждом партизанском отряде были люди, являющиеся до некоторой степени «балластом». Они не совершали никаких подвигов, при внезапном нападении врага, как правило, отходили первыми под прикрытием бывалых партизан.

Этот «балласт», правда, незначительный, был и у нас. Состоял он главным образом из людей больных, физически слабых, а иногда просто неспособных по своим качествам на партизанскую борьбу. Некоторые из них с первых же дней пребывания в партизанском отряде проводили свою жизнь на посту у землянок штаба. Постепенно создавалось совершенно ошибочное мнение, что тот или иной партизан только к караульной службе и годен.

Так было с партизаном Ялтинского отряда Семеном Зоренко. Никто не обращал внимания на возмущение Зоренко и жалобы его на свое положение "вечного часового".

— Ну, чего я не видел у этой проклятой плащ-палатки? — указывал он на дверь штаба.

— А что, Семен, пошел бы в бой? — спрашивали товарищи.

— Конечно, пошел бы, — нехотя отвечал Зоренко.

— Только, Семен, к тебе надо самого Кривошту приставить, чтобы прикрывал тебя в случае отхода.

Зоренко молчал. Товарищам казалось, что он и обижаться-то не способен и злости у него нет. А без злости фашиста не убьешь.

Вязников знал Семена давно. В довоенное время им приходилось неоднократно встречаться по служебным делам в Гурзуфе. Вязников помнил случай, когда Зоренко за что-то уволили с работы. Вопрос обсуждался на расценочно-конфликтной комиссии рабочкома. Семен стоял перед комиссией и молчал. Его старались вызвать на откровенность, но добились только нескольких слов:

— Работаю, как умею… И честно.

Но эти слова прозвучали настолько искренно и уверенно, что комиссия заново занялась «делом» Зоренко. Через несколько дней все было выяснено, Зоренко оказался прав.

Последний раз Вязников встретился с Зоренко незадолго до войны. Семен был тогда кладовщиком на стройке.