— Молодцы, партизаны! Итак, фашисты перебрасывают мотовойска на правый фланг, а танки — на левый… Значит, ждите атаку где-нибудь под Чоргуном, — сказал генерал, крепко пожав партизанке руку, и вышел.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Под Севастополем продолжались ожесточенные бои.
В последнее время отдыхавшие и больные партизаны привыкли собираться у костра Евпаторийского отряда, где ночевали, а иногда и дневали летчики, прилетавшие из Севастополя. Из летчиков особым почетом у партизан пользовались Битюцкий и Мордовец. Если Герасимов открыл в лес летную дорогу, то Битюцкий и Мордовец проторили ее. Для нас они были не просто летчиками, а представителями севастопольского гарнизона. Возвращаясь с успешной операции, партизаны в тесном кругу рассказывали о своих успехах севастопольцам, как бы отчитывались перед самим городом.
В последний прилет Битюцкого у костра героем был дед Кравец.
— От скаженный Федосий, так и остався на своем мисти, а мэнэ прогнав, — рассказывал дед. — Ты, кажэ, Фэдя, иды, скажы, яки у нас дила та попросы у командиров бронезажигательных пуль. Я спросыв, для чого? Вин кажэ: "Бачишь, скилькы бакив з горючим? Их трэба спалыть".
— Расскажи толком, а то понять тебя трудно, — добивался подполковник Щетинин, приготовив лист бумаги для рапорта Северскому.
— Прыйшлы мы, значыть, к "Чертовой лестнице", товарищ подполковнык. Шли два дня. Спустылысь на дорогу. Метрив трыста вид неи — отвесна скала. От мы, два дурня, и карабкалысь ночью на неи. Утром пишлы машыны… Кучамы, кучамы. Пройдэ одна куча, за нэю друга — и всэ на фронт… Харченко и кажэ: "Ты по сторонам дивись, а я с машыны буду пидстрелювать".
Вот показалась одна машына, спускается к повороту. На крутой петле бах!!! — выстрел. Машына тилькы задом и выльнула… В обрыв пишла. Добрэ, сыдымо опять. Знову пишлы машыны кучею. Нихто нас нэ бачэ. Черэз час—два легкову подцепили. Шофера — на бок, машина — стоп! Богато понаихало фрицев. Нас шукалы, а мы сыдымо мовчкы. Ночью попрощалися со скалой, найшлы другу, блыжчэ к Байдарам. И там дви машыны пидбылы. Гарно выйшло… Тилькы одна пуля — по шоферу, а остальное самэ доробляеться. Машына бэз хозяина идэ туды, дэ нижчэ, да кубарэм, кубарэм…
— Расскажу в Севастополе про двух дедов. О них уже сам командующий расспрашивал, — восхищался Битюцкий, предлагая деду папироску.
— Ни, я самосаду. Покрепче. Розкажить, товариш летчик, як там в городе?
— Атакуют день и ночь. Вчера фашисты четыре раза ходили в атаку на город. Эх, аэродромы у нас там неподходящие, а то бы мы им всыпали!
— Товарищ летчик, пора. Все готово к полету, — доложил дежурный по партизанскому аэродрому. Попрощавшись с нами, Битюцкий — в который уже раз! — отправился в свой опаснейший рейс.
Гитлеровцы беспрерывно атаковывали Севастополь. Ценой страшных потерь им удалось выйти к Северной бухте.
Партизаны старались изо всех сил, чтобы как можно больше помочь защитникам города. Уничтожение транспорта, взрыв мостов, диверсии на железнодорожных линиях, тщательная разведка — все казалось нам недостаточным.
Евпаторийский отряд Ермакова, оседлав дорогу Симферополь — Бахчисарай, творил чудеса. За двадцать дней июня партизаны двадцать восемь раз нападали на главную магистраль врага. Эти нападения частенько осуществлялись во взаимодействии с нашей авиацией.
Однажды евпаторийцы, узнав о продвижении в районе Ново-Бодрак вражеской автоколонны, сообщили по радио фронту и договорились о совместных действиях.
Боевая группа партизан залегла у дороги в ожидании самолетов. Выстроенные в три ряда, накрытые брезентами, автомашины противника готовились к движению на Севастополь. Фашисты копошились у машин.
Вдруг со стороны Чатыр-Дага послышался сильный и ровный гул моторов. Наши летчики легко обнаружили колонну, и — пошло! Самолеты делали заход за заходом, а партизаны ползком подбирались поближе к дороге. Не успели самолеты отбомбиться, как по напуганным фашистам ударили партизанские автоматы. Колонну сожгли, разгромили. Партизаны без потерь вернулись в лес. Это была хорошая работа, севастопольская! А через два дня отличились на весь лес диверсанты. Вот что произошло.
…Чердачное перекрытие. Пахнет пылью, мышами, прелым зерном. В середине, под сушильной трубой, лежит радист, прикрыв ватником аппаратуру. В углу, сдавленном железной крышей, вытянулся Василий Васильевич — мастер по диверсии на железнодорожных линиях. Он всматривается в маленькие светлячки сигнализации, которые беспорядочно разбросаны между путями. За станцией, в мглистой дымке чувствуется затемненный городок, недалеко силуэт водокачки.
У выходной лестницы с чердака сидит Дуся, прижав ладонью пистолет.
Внизу, в огромной заброшенной пустоши, поют сверчки, и под легким сквозняком мелко дрожит вырванный из крыши железный лист. А за стенами пакгауза идет своя, шумная жизнь крупной фронтовой станции. Кричат маневренные паровозы, сигналят водители машин, у приземистых цейхгаузов копошатся солдаты, под командой разгружая что-то тяжелое, а на западе стеной стоит полыхающее зарево и слышны мощные вздохи кипящего в огне фронта.
Чьи-то шаги медленно приближались к зданию. Дуся насторожилась, нагнулась всем корпусом, стараясь всмотреться в темноту…
— Жора? — тихо спросила она.
— Я, я. — Запыхавшийся румын поднимался по ветхой лестничке.
Общими усилиями довольно подробно разобрались в том, что видел за день Жора. А видел он многое… На железнодорожной станции сконцентрировались склады с боеприпасами, продовольствием. Здесь был основной пункт разгрузки эшелонов врага, действовавшего на севастопольском направлении.
Четко работал радист. Ровно в десять часов пятнадцать минут он передал фронту разведданные, а в двенадцать ночи его связали с авиационным командованием.
Партизаны молча ждали решающего часа.
Дуся подошла к Василию, вложила застывшие от напряжения пальцы в широкую ладонь друга и замерла…
— Самолеты над горами, — крикнул радист.
С востока нарастал шум. Нервно захлопали зенитки. Тревожно и коротко загудели паровозы. Рев моторов заполнил безбрежное небо. От горячих взрывов задвигалось здание и присело к земле. С крыши падали доски, дрожали железные листы.
В нескольких метрах сразу же вспыхнули пожары, стало видно, как днем…
Горели эшелоны, рвались снаряды у складов… Высокие языки огня лизали темный купол неба…
Новая серия взрывов. Угол пакгауза отвалился в сторону…
…В угаре дождались рассвета.
В четыре часа фронт потребовал доклада о результатах бомбардировки.
Партизанам все было видно как на ладони. Еще горели склады. Станция казалась вымершей. Водокачка свалена на бок. Взрывная волна отбросила ее крышу на цейхгаузы. На путях — груды сбитых вместе вагонов. Поперек путей, у депо, лежал тяжеловесный паровоз, загораживая выходы из мастерских. Все вокруг изрыто взрывами, зияют рыжеватые воронки. В камни и щебень превращен вокзал…
Истошно воя сиренами, к станции подскочили санитарные машины. Поглядывая на небо, санитары извлекали из развалин раненых и трупы…
По щербатым, с вывернутыми камнями платформам в паническом ужасе бегало железнодорожное начальство.
Волна за волной шли к станции автомашины. На развороченной, пахнущей дымом и гарью земле появились саперы. Под крик и шум офицеров начались восстановительные работы.
До вечера гитлеровцы убирали разбитые вагоны, приводили в порядок линии.
Потом по путям прошел первый маневренный паровоз.
Ночью Жора принес две фляги воды, ее жадно выпили…
Вторая ночь на крыше проходила в полусонной тревоге. Фронт дал приказ дождаться следующего вечера.
Перед самым рассветом Жора ушел в разведку.
Целый день стучали кирки, шипели электросварочные аппараты. Откуда-то гитлеровцы подвезли огромный подъемный кран и подняли лежащий поперек рельсов паровоз.
Прошел день, но Жора не возвращался. Стали беспокоиться.
— Пойду поищу, — сказала Дуся.
