Таким образом, я, получив «4» по психиатрии, не получил «красный диплом», а, порвав с Галантом и Надей, не смог по окончанию института устроиться врачом психиатром ни в одну психиатрическую больницу, не только в Хабаровске, но и во всем Крае. Поэтому, я начал работать судебно-медицинским экспертом Николаевска-на-Амуре и пяти, прилегающих к городу районов. По совместительству я работал патологоанатомом центральной районной больнице и на четверть ставки (больше в городе не было) меня взяли судебным психиатром (эти четверть ставки городу выделяла Москва, а именно – Институт судебной и общей психиатрии им. В. П. Сербского). (Было и так: утром я вскрываю труп жертвы, а в обед, как судебный психиатр, обследую ее убийцу).

Да, благодаря Ивану Борисовичу Галанту я стал судебно-медицинским экспертом и серьезно задумался о смерти, о самоубийстве, о смертной казни, об убийстве. Иными словами, я стал и философом.

Я человек чрезвычайно впечатлительный. Тревожно-мнительная личность. Это у меня – наследственное, по линии матери. С детства панически боялся покойников. Даже обучение в институте и работа с трупами в анатомке ничуть не уменьшила моего страха перед ними. Страх перед трупами, я тогда еще не осознавал, как страх перед смертью, ибо был молод, здоров, занимался спортом и чувствовал себя бессмертным. Покойников начал боятся с четырех лет. У меня был первый мой друг в жизни, очень мне близкий, на три года старше меня. Жили мы на берегу Амура в Хабаровске. К берегу на сотни метров были пригнаны бревна, ибо для лесопилки. Бревна между собой ничем не были закреплены и не охранялись. Мальчишки любили, ловко перепрыгивая, с бревна на бревно, которые под ногами шатались и вертелись, бегать на самый край этого огромного «плота». Добежать до края считалось геройским поступком. Удавалось это не многим. Мой друг, имя которого я не помню, был из числа этих «героев». Мне он категорически запрещал следовать его примеру и на бревна не пускал. Я обычно ждал его на берегу. Однажды он не вернулся. Испуганные мальчишки, которые были с ним, рассказали потом взрослым, как бревна раздвинулись и мой друг ушел под воду, а бревна тут же сомкнулись над его головой.

Водолазы не нашли его, хотя искали несколько дней. Потом он всплыл, недели через две, далеко вниз по течению, зацепившись за выступающие камни легендарного Амурского Утеса. Я побежал, обгоняя толпу бегущих жителей нашего дома. Когда я подбежал к своему другу, то, помню, сначала спокойно сказал, что «ЭТО не он!» То, что я увидел, было страшное и отвратительное. Разочарованный, но еще не напуганный, я ушел домой. На другой день мама подошла ко мне и сказала, чтобы я пошел проститься со своим другом, ибо его скоро понесут хоронить. Я пошел в квартиру, где жил мой друг. На столе стоял небольшой красный гроб. Сильно пахло одеколоном «фиалка» (такие были и у моей мамы). Я подошел к гробу. Увидел белую простынь, которая покрывала моего друга с головой. Я поднял край простыни, чтобы посмотреть на его лицо. То, что я увидел, вызвало у меня рвоту, но я понял, что это действительно мой друг! Тогда я понял, что покойники – очень страшные и отвратительные люди, и что они опасны. Я сильно заболел. У меня была очень высокая температура, и я бредил. Хорошо помню это самое ужасное в моей жизни, состояние. Весь мир превращался в одно огромное белое толстое одеяло, которым меня, бьющегося в ознобе и которое вытесняло все вокруг, сдавливая людей в тонкие черные запятые, душило меня, окутывая со всех сторон.

Меня положили в больницу, где, как рассказывала мама, которая все время была со мной, мне выставили диагноз «менингит». Родителям врач сказал, что «шансов выжить у меня мало!» Тогда отец взял меня из больницы под расписку. В то время в Хабаровске жил врач. Он был уже на пенсии, и ему разрешали заниматься частной практикой. Имя и отчество его я не помню. Фамилию запомнил на всю жизнь – «Бочалгин». Родители повезли меня к нему. Я хорошо помню всю дорогу. Я сидел на руках у отца. Мы были на заднем сиденье. Голова моя была запрокинута. Я не мог ее держать. Отец поддерживал мою голову, чтобы я не бился ею о спинку кресла. Таким образом, глаза мои были направлены на заднее стекло кабины, в котором я видел с двух сторон пушистые зеленые ветки деревьев, что росли вдоль дороги.

«Клиника» доктора Бочалгина помещалась в уютном зеленом деревянном доме с большой и светлой верандой, с множеством красивых цветов. Несколько взрослых человек сидели на широких деревянных лавках и ждали своей очереди на прием к доктору. Оставив маму со мной, отец без очереди, решительно отодвинув рукой загородившую ему дорогу в кабинет доктора медицинскую сестру, скрылся за дверью кабинета. Скоро дверь приоткрылась и другая медицинская сестра, что была в кабинете, пригласила нас с мамой.

Весь прием не помню. Что со мной делал Бочалгин, что он мне говорил – навсегда останется для меня загадкой. Но из его кабинета я вышел на своих ногах, и мне были отменены все лекарства. Я выздоровел! Теперь, проработав свыше 30-ти лет врачом, из них 25 лет психиатром, я понимаю, что никакого менингита у меня не было. Увидев мертвым и обезображенным своего друга, я перенес психическую травму. Легендарный для Хабаровска старичок врач Бочалгин понял это, и поэтому произошло «чудо излечения». За свою врачебную жизнь и на моем счету несколько сотен подобных «чудес». Я выздоровел, но образ смерти, который явился мне в виде моего друга-утопленника, надолго поселился в моей душе.

Я взрослел, активно занимался спортом, испытывал себя в различных экстремальных ситуациях (это не было моей личной чертой характера – бросаться в прямом смысле с головой в омут, или с одним ножом гнать по тайге, наступая ему по пятам, медведя). Так делали многие мои друзья – сверстники. Чего только стоят попытки переплыть в бушующих водах Амура легендарный Утес, где течение настолько сильно, что с ним не справляется катер, а водоворот без труда может утащить на дно моторную лодку. Я был как все. И все же, примерно раз в месяц, я просыпался ночью в состоянии ужаса все при одной и той же мысли, что когда-нибудь я непременно умру! Психиатры подобные состояния называют паническими атаками. Философы-экзистенциалисты – витальными переживаниями. Вот в этом я отличался от своих друзей-сверстников. Никто из них ничего подобного не испытывал, ибо меня не понимал. Родственных душ по своим витальным переживаниям я нашел только среди своих пациентов – психически больных людей. Но, в отличие от больных, которые, если уж испытывали панические атаки, то по разным поводам. Например: в лифте, в метро, в самолете, в огромной толпе и т. д., и т. п. Я же – только среди ночи, в глубоком сне без сновидений, проснувшись мгновенно. Правда, всего раз в жизни, когда мне было лет 20, я испытал паническую атаку во сне, при этом понимал, что у меня начался этот приступ, который принял невероятные размеры вселенского ужаса («сон-раптус») от мысли, что я не проснусь! К моему счастью, это больше пока не повторялось и я не жду, что может повториться. Но, умирать бы я так не хотел! Такой смерти-во-сне я не пожелаю и своему врагу! Это что сродни переживаниям невротика, который боится езды в метро, ибо, находясь в метро, начинает представлять, что он глубоко под землей. Солнце (жизнь!) там, наверху, и он, если тоннель вдруг обвалится, никогда больше не увидит небо! Во времена Николая Васильевича Гоголя и очень похожего по душевному складу и переживаниям на него его сверстника и современника, Эдгара Алана По, не было ни в России, ни в США «подземки». А вот панические атаки оказаться под землей и никогда больше не увидеть неба и солнца, у людей были По крайней мере, их испытывали эти два великих человека. Они оба боялись быть заживо, то есть, во сне, погребенными. По не смог, вопреки теории Зигмунда Фрейда, сублимироваться (то есть, избавиться от страха путем создания его художественного образа), хотя и детально описал муки заживо погребенного, очнувшегося в гробу. Гоголь рассказывал о своем страхе налево и направо, тем самым породил легенду, что его действительно похоронили спящим, и что в гробу он очнулся и пытался спиной поднять крышку гроба. Легенда дальше гласит, что когда перенесли прах Гоголя и вскрыли гроб, то он, якобы, лежал на животе. Один известный советский писатель, присутствующий при эксгумации останков Гоголя и укравший его ребро (он показывал эту реликвию потом многим собратьям по перу, в том числе и мне). Этот писатель божился, что Гоголь в гробу лежал на спине. Ничто не указывало на то, что он в гробу ворочался.