Я никогда не поддавался уговорам и не определял дату смерти, первому встречному, ссылаясь, что методики мои пока не точны и приблизительны. Только в одном случае я проявил слабость, когда один молодой и физически здоровый и сильный надзиратель из колонии, что под Барнаулом попросил об этом. Глядя на него, без всяких исследований мне было ясно, что он не жилец на этом свете. Лицо его напоминало посмертную маску. Я хорошо помню, что сказал ему только: «Глядя на Вас, я понимаю, как не совершенна моя методика!» «Я понял! – воскликнул молодой лейтенант внутренней службы, сильно побледнев, – я скоро должен умереть!» Не сказав ему больше ни слова, я поспешил из зала. Поезд от места, где расположена колония, до Барнаула идет 3 часа. В городе, на станции, меня встречала милиция. Мне сообщили, что «офицер, которому я предсказал скорую смерть, был только что заколот заключенным».
Был, правда, еще случай. Дело касалось моя старинного друга, с которым я проучился все шесть лет в медицинском институте в одной группе. Мы вместе распределились с ним в один город по окончанию института – Николаевск-на-Амуре. Я – судебно-медицинским экспертом, а он – невропатологом. Отработав три года в Николаевске-на Амуре, я уехал на родину – в Москву, поступив в аспирантуру МГУ им. Ломоносова на кафедру диалектического материализма философского факультета, заочно и на работу врачом-психиатром в психиатрическую больницу. А мой друг остался на Дальнем Востоке. Звали его Жорж Самсонович Коробочка. Был он белорусом, очень похожим по характеру и внешности на толстовского Пьера Безухова, и как последний, обладал невероятной физической и моральной силой. Все жители Николаевска-на-Амуре и его окрестностей хорошо знали Жору и относились к нему, действительно, как к родному, Мы с ним лет 15 не встречались, но переписывались регулярно. Натура Жоры была романтическая, он сочинял стихи, публикуя их в местной газете, и всю свою сознательную жизнь рисовал одну картину – свое видение перехода Суворова через Альпы (кстати, так и не успел дорисовать!). Был он женат, страстно любил свою жену и детей, не курил, алкоголь практически не употреблял и регулярно занимался гимнастикой, выполняя акробатические номера со стопудовой штангой или с Наташей, которая весила килограммов 70, не меньше… Он всегда был в отличной спортивной форме.
Я приехал к нему накануне дня рождения моего отца, которому исполнялось 80 лет, за красной икрой и рыбой (Жора мне все приготовил). И чтобы поздравить его с круглой датой – ему в этом году исполнялось 50 лет. 15 лет, повторяю, мы с ним не виделись, хотя переписывались и переговаривались по телефону регулярно. Никакими болезнями мы с Жорой не болели.
Он встретил меня в аэропорту. Увидев его, я ужаснулся. Лицо его выражало одно – смерть! Дома я тщательно расспрашивал его и Наташу, не беспокоит ли Жору что-нибудь, не болит ли у него что, не переутомляется ли он на работе и т. д., и т. п. В ответ они смеялись на «странные мои вопросы», а в доказательство своего «олимпийского здоровья», Жора схватил меня в охапку, вскочил на «грацию» и начал вертеть вокруг своего туловища (что он делал и с Наташей по утрам и вечерам). Потом расставил руки крестом, и мы с Наташей повисли на них, а он, смеясь и не сбивая дыхания, завертел нас на этой живой карусели, и вертел, пока у нас не закружилась голова…
Видя все же мою «странную» озабоченность его здоровьем, он стал подробно расспрашивать меня, в чем дело? Я рассказал ему про свои исследования формулы смерти. Он сказал, что моя формула смерти «попахивает мистикой», и что это «следы моей интенсивной работы в должности судебно-медицинского эксперта». Действительно, за три года без малого, работая судебно-медицинским экспертом и подрабатывая патологоанатомом в центральной больнице Николаевска-на-Амуре, я вскрыл три тысячи трупов. О моей гипотезе по формуле смерти он ничего не хотел слышать, считая, что нам есть, о чем говорить и поважнее. Уезжая, я взял с него слово, что на юбилей моего отца они с Наташей обязательно приедут. Родившись на Дальнем Востоке, кроме Хабаровске, где мы с ним учились в медицинском институте и Владивостока, где мы с ним «служили» месяц на подводной лодке в качестве врачей, он нигде не был.
На день рождения моего отца Жорж не приехал. Больше того, он не послал и поздравительной телеграммы. Праздновали день рождения три дня, я был соответственно занят, но тревожное чувство о Коробочке меня не покидало все это время. Сразу, после окончания семейных торжеств, я решил ему позвонить. Но не успел. Накануне пришло из Николаевска – на – Амуре письмо. Конверт был подписан не знакомой рукой. Я вскрыл конверт и к моим ногам медленно стал падать маленький листочек – вырезка из газеты – некролог на смерть «талантливого врача и человека с большим добрым сердцем – Жоржа Самсоновича Коробочка… Прощание с покойным состоится…»
Дозвониться до квартиры Жоры я не смог, как не смог оставаться в Москве. На другой день мы с женой были на могиле Жоры. Он похоронен на старом кладбище Николаевска-на-Амуре, прямо у кладбищенской дороге, в низине. Шел сильный дождь, и свежий надмогильный холмик на наших глазах погружался под воду вместе с венками живых и бумажных цветов и черными лентами. Огромный портрет Жоры под стеклом стойко сопротивлялся порывам холодного ветра.
От Наташи, которая находилась в кардиологическом отделении центральной больнице с острым инфарктом миокарда (так она отреагировала на скоропостижную смерть мужа), мы и узнали удивительную историю о «безвременном уходе из жизни» Жоры.
Вот, вкратце, эта история. Жора на свой юбилей позвал много друзей и всех, с кем ему пришлось когда-либо работать в Николаевске-на-Амуре и в его районах. На вопросы Наташи, что это он разошелся, позвав гостей за сотню человек? Жора, смеясь, отмахивался: «Я их всех люблю. Пятьдесят бывает раз в жизни!» Второе, что удивило Наташу, что гостей он пригласи рано, на 12 часов. Почему? На этот вопрос он ей также не ответил, отмахнувшись. Отпраздновали весело, пели, произносили в честь Жоры здравницы, танцевали. В 17 часов все как один разошлись. Жора был счастлив, много смеялся, шутил. Наташа точно помнит, что он не выпил даже бокала шампанского, только пригубливал, да подливал гостям. Наташе, на ее замечание, «почему он не пьет?», ответил: «Вот гости разойдутся, тогда мы с тобой вдвоем и напьемся!» Но, когда гости разошлись, Жора сказал Наташе, что хочет немного отдохнуть, и прилег на диван, даже не сняв туфли. Снял очки, положил их на столик, закрыл глаза, вытянулся весь (это последнее, что видела Наташа, уходя на кухню мыть посуду) и как-то затих. Мыть посуду не смогла, тряслись руки, и сильно билось сердце. Подумала, что устала: «100 человек принять не просто, один раз улыбнуться каждому, и то сил может не хватить! Ясно, что Жора решил полежать!»
На кухне провозилась не больше полчаса. «Страшно тянуло в комнату, где отдыхал муж!» Вернулась в комнату, на ходу вытирая руки о фартук. Взглянула на Жору – он лежал в той же позе, в какой остался, когда она уходила на кухню. Вытянувшись, как струна! Она медленно, чувствуя, как пол уходит у нее из под ног, подошла к нему и сразу поняла, что Жора умер… Упала, потеряв сознание. Очнулась в реанимации под капельницами. Рядом стояли дети, лица их были заплаканы…
Патологоанатомическое вскрытие трупа Жоржа Самсоновича Коробочка, 50 лет, констатировала «острую сердечно-сосудистую недостаточность». Никакими заболеваниями умерший не болел. Никаких ядов в организме, в том числе и алкоголя не обнаружено. Механизм смерти, как объяснил патологоанатом – спазм коронарных сосудов, повлекший за собой остановку сердца. Инфаркт миокарда развиться не успел.
Внезапная смерть от острой сердечно-сосудистой недостаточности здоровых и крепких мужчин, в возрасте от 40 до 50 лет характерна была во все, известные нам времена. Подробно об этом, мы скажем ниже (см. раздел «Трагедия»).
