Таиланд, Кипр, Боа – в каких только экзотических странах и курортах не побывала дочь. А когда вышла замуж, то молодая чета практически не появлялась на родине: всё в разъездах, всё в путешествии. Отец только успевал переводить им деньги.

А вот она с мужем съездить дальше Горного Алтая не могли себе позволить. И то урывками, на несколько дней.

– Да-а, муж, – женщина снова погладила шершавую обложку семейного альбома, тяжело вздохнула. – Сгорел на работе Григорий Никифорович. Сгорел. Сердце не выдержало. А ведь сколько раз я просила его съездить в санаторий, лечь в больницу, наконец. Так нет: не мог оставить производство, работу не на кого было оставить. Я хоть и помогала, однако всё замыкалось на Гришу. Дочь – не помощница. Да-а-а-а, вот такие дела.

Тамара Николаевна опять посмотрела на ладонь, соображала, о чём она думала только что, почему загибала пальцы.

– Ага, вспомнила.

Снова видения наслаивались одно на другое…

После смерти мужа весь бизнес рассыпался, пришёл в упадок. Она не смогла продолжить дело мужа. Почему? Сама не знает. Не смогла и всё. Привыкла всегда быть за спиной Григория Никифоровича, надеялась на него. А вот сама не смогла. И Ксения не стала заниматься сельским хозяйством. Единственно, дочь с зятем со страстным рвением и усердием принялись продавать имущество, технику. Благо, Григорий Никифорович смог оставить большое и богатое наследство.

Распродавая имущество, закрыли все кредиты перед банком. Остальные деньги молодые попросту бездумно растранжирили.

Правда, Тамара Николаевна пыталась достучаться до дочери, что, мол, деньги имеют свойство заканчиваться. Надо бы вложить в прибыльное дело. Однако Ксения снова и снова твердила, как заклинание:

– Не моя высота. Надо успеть пожить для себя. А когда деньги закончатся, тогда и думать буду. Не пропадём, мама! – успокаивала она мать. – Не переживай, береги здоровье.

И опять уезжала с мужем в экзотические страны «делать селфи». Это слова только-только входило в моду. Потом присылала фотографии по электронной почте то на фоне крутых волн где-то на каких-то диковинных островах, то на фоне пингвинов, то из районов крайнего Севера.

И однажды дочь предложила матери выставить на продажу родительский коттедж.

– Такой огромный. Зачем он тебе? А мы продадим и откроем собственный бизнес.

– А меня куда, доченька? – всплеснула руками мать.

– Купим тебе квартиру однокомнатную в городе со всеми удобствами. Денег хватит и на бизнес нам, и тебе на «однушку». Мы с мужем посчитали, всё сходиться. Сами будем продолжать жить в моей квартире. Нас вполне устраивает. А тебе что надо для одной? Вполне хватит «однушки».

Подчинилась Тамара Николаевна дочери, продали коттедж, всю мебель тоже, оставили самое необходимое.

– Значит, это будет моё пятое по счёту жильё, – она загнула большой палец левой руки, сжала её в кулак, обвела взглядом квартиру. – А сейчас переезжаю в шестое.

Всплыл в памяти недавний разговор матери с дочерью…

– Мы выставили на продажу мою двухкомнатную квартиру, – заявила Ксения ещё с порога в тот день.

– Зачем? А сами куда? – ещё успела спросить, но уже понимала, куда клонит дочь. – А я куда? Меня куда? В дом престарелых? В приют?

– Ну, зачем же ты так, мама, – снисходительно заметила Ксюша. – Неужели у нас нет ничего святого? Обижаешь. Мы нашли тебе комнату-гостинку. Вполне приличные условия. Зря ты так о нас.

– А как же бизнес? Ведь вы обещали открыть своё дело? Где деньги от проданного коттеджа?

– Какая же ты странная, мама. Бизнес – это риск в первую очередь. Неужели ты не понимаешь? – зло сверкнула глазами дочь. – У тебя после папы тоже не пошёл бизнес. И ничего, конца света не произошло. Чего зря трагедию разыгрывать?!

– Ты же… ты же… косметический салон. И что? Где деньги?

– Тебе какое дело? Мои деньги, как хочу, так и трачу. У тебя ещё не спросила, – дочь повысила голос. – Мало тех, мало! Вот сейчас продадим «двушку», доложим, и будет тебе косметический салон. Ты – в комнату-гостинку, а мы будем жить в твоей квартире.

И снова мать не смогла противостоять дочери, согласилась. Хотя потом проплакала не одну ночь, изводя себя.

А сегодня – переезд.

Она очень ярко представила своё будущее: судя по всему, комната-гостинка – это не последнее жильё в её жизни.

Тамара Николаевна прижалась разгорячённым лбом к оконному стеклу, смотрела на снующих внизу людей, машины.

– Моя высота, моя, – обречённо произнесла женщина, подвинула ближе стульчик, встала на него, открыла большую створку окна, взобралась на подоконник…

Федеральная трасса огибает сопку, образуя длинный затяжной подъём. Нанесённые разделительные линии широкой современной четырёх полосой дороги ярко и контрастно выделяют асфальтированное полотно от выгоревшей на солнце придорожной травы.

Чуть в стороне от трассы в начале подъёма на небольшом камне сидит старик. Выцветшая тюбетейка покоится на колене, лёгкий летний ветерок еле колышет остатки седых волос. На высохшем скуластом лице совершенно не видно поблёкших глаз: они теряются на фоне серой, морщинистой кожи, растворяются в ней. Редкие, жидкие волосы под приплюснутым носом и на бороде не столько придают мужественности и мудрости старику, сколько говорят о его пренебрежительном отношении к себе.

Скучно дома, поговорить нет с кем. А хочется. Вот и приходит сюда, к дороге.

Он любит разговаривать с ней как с живым организмом, гудящим и чадящим, но совершенно не перечащим ему слушателем.

Вот и сегодня дедушка не изменил себе.

– Ну, здравствуй, дорога, – слегка наклонив голову, прислушивается, словно ожидая ответного приветствия.

Но собеседница молчит. Нет, она не молчит, а обдаёт пожилого человека грохотом машин, свистящим шелестом автомобильных протекторов, гарью выхлопных газов. Однако ему привычны, милы эти звуки и запахи, и служат подтверждением того, что дорога рада общению со стариком, приветствует его искренне и радостно.

– Во-о-от, так оно, так. Рад тебя видеть, дорога, – довольно произносит дедушка, лицо морщится, изображая улыбку. – Сегодня сильно болела спина. С чего это, не знаешь? – подался чуть-чуть вперёд, наклонив голову, то ли ожидая ответа, то ли прислушиваясь к состоянию спины.

Ничего не услышал, кроме гула дороги, зато боль в спине дала о себе знать очередным приступом. Он даже вскрикнул, настолько неожиданно резко и больно отозвалась спина на его движение. Благодушие исчезло с лица, и тон в его разговоре меняется тоже.

– Да откуда тебе знать? – снисходительно замечает старик, потирая тыльной стороной ладони спину. – Ты никогда не понимала меня, хотя и пыталась. Не спорю. Я, может, готов был ладить с тобой ещё ого-го сколько лет, а ты… Зачем так со мной? Чем не угодил тебе, скажи? Ведь без молитвы я никогда не садился за руль. Просил Всевышнего быть милостивым ко мне, к машине, и к тебе, дорога. А как же. Мы же вместе работали, втроём. А ты что? Как ты повела себя? И это в ответ на моё хорошее отношение к тебе?! Неблагодарная.

На этот раз сморщенная высохшая кожа на лице ещё больше сморщилась, обидевшись.

– А я вот помню тебя совершенно другой, – на этот раз глаза повеселели, кожа разгладилась. Даже редкие волосы на бороде словно взбодрились, стали торчком.

Заученно провёл руками по лицу, совершая омовение, старик снова замер, уставившись обесцвеченным взглядом на дорогу.

Мимо проносились машины, светило солнце, дул лёгкий летний ветерок.

Когда он впервые выехал на эту дорогу, была она узкой, со многими выбоинами, а в некоторых местах отсутствовал и асфальт. Вместо него лежала щебёнка – пыльная, тряская, выматывающая душу шофёра и вытряхивающая из машины последние «лошадиные силы».

Когда ж это было? Ой, давно, так давно, что скажи кому – не поверит. Скажет, заболел дедушка Ю, головой слабый стал. Однако в памяти сохранилось очень явственно, отчётливо, настолько зримо, что старик воочию ощутил запах той пыли, и внутри затрясло вдруг, как когда-то при первом знакомстве.