Считайте меня кем угодно, но я с детства не хотел, чтобы герой знаменитого фильма известных братьев – режиссеров, выплыл. При всем уважении к обаянию и потрясающему мастерству действительно выдающегося артиста, сыгравшего этого, с позволения сказать, товарища. К тому же я всегда сочувствовал каппелевцам, которых Анка поливала из пулемета. Правда шли они в атаку в форме марковского офицерского полка, но это не столь уж важно. Кстати, Боб, как выяснилось однажды в процессе нашей с ним беседы на означенную тему, был вполне со мной солидарен. И не думайте, что мы являли собой борцов с режимом. Нет. Просто нельзя было интуитивно с младых ногтей не чувствовать лицемерия и вранья, царивших вокруг. Это не сложно, когда говорят одно, а делают другое. Помню я спросил отца, а почему так жестоко поступили с государем императором и его семьей? Ведь дети – то, в конце концов, были ни в чем не виноваты? Как же так?! Папа ответил, конечно же, мол, шла война, войска верховного правителя, адмирала, наступали, была угроза освобождения царя, что означало воскрешение для врагов диктатуры пролетариата символа свергнутой власти и т. д. и т. п. Выхода, значит, иного не сыскалось. Я выслушал все, кивнул, дескать, понял. А на самом деле испытал некоторую досаду, оттого, что ответ меня не убедил. Я очень верил отцу, он, по – моему глубокому тогда убеждению, все знал и обо всем читал, я не мог и предположить, что на какой-либо вопрос папка не ответит убедительно. Огорчение и досада охватили меня именно в виду необъяснимости причин убийства царской семьи. Со временем огорчение ушло, но досада обернулась глухой, дремлющей глубоко в душе и сердце, ненавистью, пока еще не вполне нашедшей своих адресатов. Это был непростой, извилистый и долгий путь. Первый раз неприятие исторического официоза прорвалось наружу лет в девятнадцать. Я приехал домой на каникулы, и в разговоре с родителями (а мы обсуждали статью в Литературной газете, что – то как раз о Гражданской войне, и довольно еще робко и схематично о белом движении, в частности) вдруг рявкнул:
– Да лучше бы дроздовцы тогда всех поубивали. Может и не было бы того, что сейчас творится. Уж по крайней мере врали бы меньше, и воровали бы не так! Никогда не забуду как вдруг побледнела мама, спросив растерянно: – Сынок, что же ты говоришь? Как же можно? И это был второй раз в жизни, когда мама была так растеряна. А впервые мамино лицо стало куда белее её ослепительного медицинского халата после декламации мною народных стишков о Садко – богатом госте и еще о том как «Жил был у бабушки, чтоб мне хромать, серенький козлик, дай обнимать!». В пятилетнем возрасте угораздило меня попасть в детское отделение городской нашей больницы. Почки простудил и залетел на месяц в палату, где лежали ребята лет на пять, а то и на восемь меня постарше. Ну, они и научили уму – разуму. Хорошей памятью я отличался уже тогда и, сколько себя помню, всегда читал стихи на детских утренниках, а потом на пионерских праздниках. Вот я маме и выдал перлы, не понимая конечно истинного их содержания. Ну, это к слову, а что касается красных – белых, я счастлив, что в конце концов наставил меня Господь на путь истинный и привел к осознанию величия идеи монархического правления, как единственно бывшего необходимым для нормальной жизни родной страны. Я приверженец монархизма еще и потому, что он в наше время уже совершенно невозможен и утопичен. И теперь я во многом одинаково, с ненавистью и омерзением, отношусь и к большевистской уголовной камарилье и к противостоявшим этой дьявольской когорте либералам и генералам. Не знаю, за что считали они себя элитой российского общества, но бесспорен только факт их предательства по отношению к Николаю Александровичу и его семье. А измена государю означала и означает по сей день только одно – измена Богу и Отечеству своему. Это они, высшие военные и думские деятели отдали страну на поругание псам из своры, спонсируемой финансистами с Уолл – стрит и германским Генштабом. Это они причастны и совиновны в чудовищном преступлении, свершившемся в Ипатьевском доме. Надо же было им сначала все это устроить, а потом носиться с идеей спасения Святой Руси, в итоге потерпеть поражение и бежать на чужбину, и перестать на самом деле быть русскими, кто и что бы там не говорил. И самое страшное – кровь невинных жертв, мучеников и страстотепрцев, и сам тягчайший грех зверского убийства до сих пор лежит на всех нас. А мы отчего – то не спешим с покаянием. Мы отчего – то вновь возвеличиваем красную псевдо героику и не желаем знать правду. Мы её боимся наверное. А как вам такая аналогия: кровавая сволочь, полицаи ровеньковские и краснодонские, ублюдки и фашистские прихвостни сбросили запытанных до полусмерти героических, мужественных, прекрасных ребят – молодогвардейцев в шурф донбасской шахты, а за четверть века до этого, в шахту под Алапаевском большевистские выродки пошвыряли великих княгинь и князей, а заодно и близких, верных им людей. По взятии Алапаевска колчаковскими частями, в процессе начатого белогвардейцами следствия по делу об убийстве семьи государя – императора и членов имеператорской фамилии, останки зверски убиенных были подняты на поверхность, и тогда выяснилась одна знаменательная деталь. Великая княгиня Елизавета Федоровна, когда её столкнули в шахту, упала на дощатый, выступающий в шурф помост. Кто – то, она наверное уже не могла знать, кто именно, рухнул рядом. Умирая в нечеловеческих муках, Елизавета Федоровна сумела перевязать разбитую голову лежащего подле неё человека, разорвав свою монашескую накидку. Вот о чем нужно знать и помнить. Вот, что нужно чтить. И кто же они были такие, рыцари революции, готовые лить народную кровь до тех пор, пока она не иссякнет совсем, ради декларируемых на всех углах, якобы высоких, целях. А на деле – ради удовлетворения собственных бесовских амбиций и достижения того чудовищного уровня власти, когда можно по желанию безнаказанного убивать кого угодно и не держать ни перед кем ответа за совершенные злодеяния.
Еще раз повторяю, никогда я не был борцом с режимом. И никаких иллюзий насчет диссиденства не питал и не питаю. Классик современности не зря молвил в одном из чудесных своих романов, что глупо художнику бороться с правительством, но еще глкпее – лизать ему зад. И. кстати, очень и очень разные у нас были и есть правозащитники, как выяснилось. И титулование сие звучит уж больно самоуверенно, что ли. Слишком многие не по праву им пользуются. Но я вполне искренне сочувствовал действительно узникам совести, узнав, постфактум естественно, о судебных расправах с литераторами, об обмене одного нашего бунтаря на главу чилийской компартии, о гибели диссидентов в лагерях, вплоть до перестроечного времени и даже во время оно. Мальчишкой еще, ни черта не мог понять, когда академика, отца водордной бомбы, сослали в Нижний Новгород. И по – настоящему проникся брезгливым неприятием к продвинутому генсеку новой генерации, после его открытого хамства в адрес знаменитого на весь мир академика на съезде народных депутатов уже, в перестройку. Вот еще тоже термин придумали. Постройка вот – вот рухнет, а мы перестраивать её хотим. Короче, человек на ладан дышит, а вместо реанимации полупокойнику губы красят, дабы выглядел презентабельно. Зато хождений в народ было не приведи Господи сколько. Последний партийный бонза очень любил побазарить с народом на улицах. Выглядел он при это довольно комично, если не откровенно жалко. Местечковое «гэканье» плюс безграмотная речь не сделала его «своим в доску парнем», как был недоучкой, так и остался. Впрочем, для рекламы пиццы, как выяснилось много позже, эрудиция не требуется. И опять аналогия: один довольно известный казачий генерал, лихой налетчик – партизан, организатор печально известной «волчьей сотни», ветеран Добровольческой армии, в эмиграции, чтобы с голодухи не околеть, служил в цирке наездником – вольтижировщиком, и выжил, очевидно для возвращения на Родину профашистским изменником и позорной казни на виселице, а первый и последний президент союза республик свободных, находясь в глубокой отставке, рекламировал пиццу на Западе. Видать, хотел о себе напомнить. Интересно, на какие шиши и за какие заслуги, ему в островной империи, в знаменитом холле, торжества на юбилей закатили? Ладно, ясно за какие. И поделом ему и государству, где он вроде бы как главенствовал. Аз же грешный однажды, учась классе в пятом, если и боролся за свои права, так только со школьной пионервожатой Галиной Павловной. Дело обстояло следующим образом: мои общественные способности чтеца – декламатора на школьных и пионерских праздниках вышли мне боком, поскольку с определенного времени мешали занятиям в спортшколе. Ездил на тренировки я за тридевять земель, сначала на электричке полчаса, затем еще минут двадцать на автобусе. И задерживаться в школе, для репетиций очередных выступлений, после уроков уже не мог. И тогда я решил покончить с моим пионерским отрочеством, о чем и сообщил вожатой. Галина Павловна, услышав мой рапорт, мгновенно утратила ту минимальную внешнюю привлекательность, коей все – таки обладала. Как в песне: «Пьяная, помятая, пионервожатая, С кем гуляешь ты теперь, выдра конопатая?». Не знаю с кем она гуляла, но фурией в единый миг стала нешуточной: брызгала слюной, срывалась на крик, обзывала меня закоренелым индивидуалистом, коему теперь одна дорога – пополнить ряды уличной шпаны. А там и до тюрьмы недалеко, ибо пионерский галстук придется завтра же с позором снять, а сие скорее всего чревато расставанием со школой. О комсомоле же впоследствии и мечтать не придется. Однако меня она ни в чем не убедила, хоть я, признаюсь, и «очканул» про себя немного по – поводу пионерского галстука, снимать его и публично позориться, мне совсем не улыбалось, воспитание, знаете ли, хорошо оболванивало, крепко. Но все – таки я уже был знаком с песней Высоцкого, где звучало рефреном: «Уж если я чего решил, я выпью обязательно», трактуя строчку именно в направлении «гни свою линию». В отместку Галина спрятала мой портфель, он лежал на парте, а она схватила его и выбежала из класса. Но и тут ей не повезло. Портфель с помощью доброй и понимающей технички тети Саши я нашел в, конечно же, в пионерской комнате, и отбыл вместе с ним восвояси. В последствии меня несколько раз пробовали привлечь к выступлениям, но безрезультатно. И мои антрепренеры от пионерии отстали. Нашлись у них другие добровольцы. Исполать им.
