Самыми бесполезными, точнее даже вредными в вузе по праву считались кафедры общественных наук: истории компартии, марксистско – ленинской философии, политэкономии и научного коммунизма. Ну, с этими якобы историками и с позволения сказать учеными коммунистами сразу все было ясно. Их правило – шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте считаются побегом, конвой открывает огонь без предупреждения. Никаких фантазий, выучи и молоти, аки робот. Думать опасно, лишнее говорить не рекомендуется. «Партия торжественно заявляет, что следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Вот, значит, как. Это они нас имели в виду. И поимели по полной. Но с другой стороны, что можно было ожидать от лучших представителей красных когорт, рукоплескавших и одобрявших горячо сие решение двадцать второго съезда славного боевого авангарда советского народа? Наверное сотрудники наших кафедр общественных наук на самом деле никакими красными не были, за исключением нескольких старых маразматиков. Большинство же очень выгодно устроились на весьма не пыльную работу в достаточно приличном месте. И вся идеология. Философы наоборот отличались некоторым вольнодумством, от сих до сих конечно, но поболтать и пофантазировать любили. Поэтому на их семинарах обычно скука не водилась. Преподавателя политэкономии капитализма, молодую довольно милую женщину мы откровенно провоцировали вопросами, уводящими далеко в сторону от темы очередного занятия. Как ни странно, она легко поддавалась на провокации, думаю, что Наталья наша Владимировна тяготилась своими обязанностями, и вешала нам на уши свою экономическую лапшу без особого удовольствия. А вот главный политэконом, впоследствии доктор наук и профессор, являл собой пример глубоко творческого отношения ко всякого рода вранью. Этот выдающийся деятель настолько нас презирал, что имел мужество однажды заявить, мол для него, в отличии от прочих, труд уже стал жизненной потребностью, поэтому он вскоре уходит в творческий отпуск, дабы создать докторскую диссертацию. Лет через пять – семь после этого спича я имел счастье наблюдать несколько уже поблекшего и оплешивевшего нашего лебедя с докторской степенью по телеку, во время заседания некоей ассамблеи дружественных независимых стран, где он благополучно и активно председательствовал, о чем – то вещал, с кем – то спорил. А почему же нет, ежели человек на своем месте? Ври, да говори. Для него ведь по сути ничего не изменилось, кроме антуража и мизансцены. Молодец был, Лиходей Иоасафович. Гигант мысли и духа. Такие нигде не пропадают.

Прозрение? Если нечто похожее и явилось в конце концов, то как же долго оно приходило, ох, как долго, исподволь, опасливо таясь в закоулках сознания, подолгу фокусируясь, обретая и вновь теряя отчетливость, меняясь со временем. Что мы знали о жизни и о своей стране? Общие фразы и хрестоматийные примеры истории, оказавшиеся на поверку сомнительными, в лучшем случае, версиями произошедших и происходящих событий, Или вовсе абсолютно лживыми выдумками для дураков, коими мы и должны были обернуться в процессе систематического впитывания полезных и нужных сведений подобного рода. А мы спорили друг с другом. Как мы спорили! Ночи напролет. До хрипоты. Тогда, в середине восьмидесятых, питерские газеты повадилась регулярно публиковать статьи о партийцах и военных, убитых или загнанных в лагеря в период большого террора. Они были представлены читателям, и нам в том числе, истинными жертвами злодеев – сталинистов, рыцарями революции, «без страха и укропа». Это много позже нам стало известно, что перспективный красный маршал, до сих пор то и дело воспеваемый некоторыми шарлатанами от истории, – кровавый палач Кронштадта и Тамбовщины, применявший химическое оружие против восставших крестьян, практиковавший расстрелы заложников, ничем, кроме бездарности и трусости, не проявивший себя на полях боев, державший у себя на даче под Ленинградом прислугу вплоть до псарей, что когорта пламенных большевиков: иркутский экс – фонарщик, его прямой и непорсредственный, очередной при жизн, не в пример герою известного стихотворения, пароход и человек, иже с ними вождь иностранных революционных легионов, в числе прочих – виновники страшного голода начала тридцатых годов, бушевавшего по всей стране, а знаменитый вождь центробалта, муж жрицы свободной любви – палач, трус и подлец, один из инициаторов массовых убийств флотских офицеров, адмиралов, их жен и детей, накокаиненными матросами в семнадцатом году, что однофамилец знаменитого ныне философа и мыслителя, вождь коминтерна и хозяин северной столицы в начале двадцатых, сознательно обрек тогда Петрогад на голод, и вполне допускал уничтожение миллионов граждан, ибо они неисправимо инакомыслящие, что дьявольский крымский ревком, возглавляемый инородцем, после взятия Крыма, соизволением самого лучшего красного главкома гражданской войны, устроил там настоящую резню, уничтожив сто пятьдесят тысяч человек, а известная несгибаемая революционерка, будущая зампредсовнаркома и главный советский контролер за всем, за чем свыше укажут, лично поливала по толпе из пулемета, и впадала то и дело в истерику ибо патроны в лентах слишком быстро заканчивались, что ниспровергатель культа личности, освободитель и реформатор – настоящий иуда, верный и всеядный хозяйский пес, лживый интриган, а не прогрессивный творец пресловутой оттепели, свершенной с одной целью – обелить себя и партийную свою камарилью, всю по макушки в крови народной, а наилучший детский писатель, юный герой, командир отряда особого назначения, сдуру и сослепу зверствовал, обеспечивая светлое будущее одному степному сибирскому народу, да так, что его имя проклинают в тех местах до сих пор, а красного будду – главного первоконника и нынче не забыли «благодарные» узбеки. Еще один замечательный парень, латышский революционер, в честь которого был назван один известнейший советский поэт, также осчастливил сибирские и уральские просторы своим присутствием, организуя раскулачивание, по сути – геноцид, и сгоняя людей в колхозы, также санкционируя массовые уничтожения недовольных этим крестьян, чем печально и прославился, а в тридцать самом печально известном году, когда его самого ухайдакали ежовские приспешники, никто и не пожалел об этом, ибо собаке собачья смерть… И еще… и вот эти… и те… которые… Все, все, абсолютно все, кодла бандитская целиком, без исключений и лакун, от любимцев партии и комсомольских вожачков до садистов энкавэдэшников и прочих чекистов. Одни судили и убивали других, назавтра их убивали и ссылали третьи, а тех в свою очередь уничтожали четвертые, и никто не отказался от игрищ дьявольских, никто не захотел остановиться, пусть даже ценой жизни собственной, все надеялись выиграть и уцелеть. Чекисты, партаппаратчики, комса, красные командиры… Имя им, как всегда, легион! У нас, точнее – у них, иначе не пристало. Все они принимали условия игры в которую однажды ввязались, игры безо всяких правил. Все они были готовы убить народ великой страны ради мировой революции, читай: ради собственной жажды власти, наживы и безнаказанности, и убили бы, если бы их не уничтожили раньше соратники, коллеги, такие же кровавые преступники, соглядатаи, стукачи, палачи, истязатели и вертухаи. А в наших ночных прениях Нечи обычно выступал на стороне отца и друга всех народов, оправдывая его «чистки» в рядах несгибаемых борцов – революционеров, а мы, остальные, пытались с Нечи хоть как – то совладать, толкуя ему о недопустимости подобных жертвоприношений, о лишении армии талантливых (ох – о – хо!) полководцев и прочая и прочая. Глупые слепые щенки. Нам предстояло слишком о многом еще узнать, слишком многое осмыслить и попытаться понять, принять или не принять, а ведь уже наваливались на нас события текущего времени, неслись они, ускоряясь, набирая мощь, и надо было разбираться в них на ходу, не откладывая в долгий ящик. Иначе совсем с катушек соскочишь. Спасало нас то, что мы были молоды, неприлично и откровенно молоды, поскольку самое ценное свойство молодости – очень быстрая регенерация в состояние равновесия после самых сильных потрясений и очень жестоких испытаний. Господь, в истинном милосердии своем, хранит молодых, а то и жить будет некому.