У Хуршида в тетради по химии корявым почерком была записана магическая фраза, напоминавшая древнее заклинание: «Сол вазмодевствует. Получаем на ашдвао и вады…». Ничего удивительного, заводские стипендиаты из славной среднеазиатской глубинки на кафедре иностранных языков учили русский. А поступая, писали всего лишь изложение. Но подготовка национальных кадров в стране победившего справедливейшего строя считалась актуальной задачей и кадрам этим будущим создавалась «зеленая улица». И все равно Хуршиду поначалу приходилось трудновато.

– Ничего, Хуршиджан Рахмаджанович, – любил говаривать ему преподаватель той же химии доцент Красильников. – Я сделаю из тебя человека! Благо химия, что на русском, что на любом ином языке, все одно, сплошь формулы. Тут не переводчик нужен, а элементарные знания по предмету. Кафедра химии была подразделением примечательным. Тот же Красильников считал себя записным юмористом и остроумцем и на своих лекциях постоянно пытался это доказывать. «Я, знаете ли, человек очень вредный, – кокетничал он, выводя мелом на доске последовательность электролитической диссоциации. – Я очень скоро могу вам, коллеги, и поднадоесть. И однажды в ответ на эту тираду с задних рядов послышалось густое басовитое: – Уже!. Красильников замер и не оборачиваясь осведомился: – Как, уже надоел?

– Уже давно, – сообщили все тем же басом. А занятия в лаборатории полгода начинались для нашей группы на удивление одинаково. Преподаватель Тамара Семеновна, женщина неопределенного возраста и очень маленького роста, всегда опаздывала к началу очередной лабораторной работы и, явившись наконец, всегда вопрошала слегка осипшим голосом: – А что, звонок уже был? Получив неизменно утвердительный ответ, она усаживалась за свой стол, причем из – за стола были видны только руки, плечи и голова, и начинала перекличку присутствующих, причем Костю Бренковича с непонятным упорством называла Бренкевичем и вообще уделяла ему повышенное внимание: – Так, Бренкевич! Где Бренкевич? Здесь? Встаньте! Подойдите сюда! Ладно, садитесь на место. Она доводила Костю до белого каления, но означенная процедура повторялась еженедельно.

Зачем я все это вспомнил? Да именно, чтобы вспомнить. Разные у нас были учителя. Не всех мы жаловали, далеко не все жаловали нас. Это сегодня я понимаю, что плохих учителей и вовсе не существует. Ибо процесс учебы зависит прежде всего от способности и желания обучаемого действительно постичь то или иное знание, и вообще процесс сей – явление непрерывное. Главное – научится извлекать рациональное зерно и пользу даже из самого негативного к себе отношения. Настоящие люди, между прочим, среди преподов тоже попадались, и нередко. Наш курсовой замдекана, коего промеж собой мы величали Цепеллином, например, являл собой редкое сочетание способного «научника» и отличного воспитателя молодых шалопаев. Он никогда не лез к нам с наставлениями на путь истинный, но всегда помогал, влетевшим в очередное приключение вахлакам, избежать исключительных репрессий, давая еще один шанс не вылететь из института пробкой и закончить – таки обучение обретением заветного диплома. Он прекрасно понимал, что никакие мы не злостные нарушители установленных норм и правил, просто энергию некуда девать, к тому же гормоны бушуют вовсю, вот и творим подчас невесть что. Честь ему и хвала, и хорошо, что не только ему. И ничуть не погрешу против истины, засвидетельствовав тот факт, что школа нашей alma – mater была в той стране одной из лучших, в чем впоследствии мне и моим товарищам пришлось не раз и с удовольствием убедится. Одно только предъявление нашего вузовского диплома при трудоустройстве производило в большинстве случаев поразительный эффект, сразу весьма существенно повышая, говоря современным языком, рейтинг обладателя. Конечно, это сейчас я такой рассудительный и объективный. А тогда… Тогда все было как и положено в молодости, по максимуму, из крайности в крайность. Икалось преподавателям, наверное, частенько. Ибо поминали мы их, не дай Боже услышать. А как же? Каждый болел за свою команду. А многие из противоположной дружины мнили себя большими оригиналами. Как наш математик Евгений Смердеевич, взявший моду придумывать интегралы для контрольных работ из головы. Причем очень часто это были не берущиеся интегралы, и мы до одури тщетно пытались их решить. А когда убеждались, что они не имеют решения, наш наставник, хмыкнув ехидненько, писал на листочке пару – тройку новых и наши мучения продолжались. Был наш Женечка, как мы его за глаза величали, с претензией на изысканность. Бородка a – la Ришелье, портфель коричневой кожи с несчастного крокодила, судя по фактуре, латунная потускневшая порядком табличка с дарственной гравировкой, трубка с крышечкой, ручка с золотым пером (вы своей в журнале не пачкайте, мою ручку в деканате знают!), костюм тройка серый или синий. Оба в яблоках, в винных наверное, холостяком был наш патрон. И в разговоре с ним создавалось впечатление, что он любую фразу начинал с непонятного эстетского мяуканья: «А – мня – мня – ня…». Ехидос, короче. В отместку мы повадились на переменах или на переходе из корпуса в корпус, встретив Евгения Смердеевича, орать ему в спину:

– Женька! Жека, ё – мое, кого я вижу, дед, тормози! Парни, где Жека? Да вот же он! Же – е – е – ка! А когда он в недоумении оборачивался и начинал растерянно искать глазами окликавшего, кто – нибудь из нас с наглой улыбочкой говорил ему: – Извините, это мы не вам. А вот студенты – вечерники, по слухам, несколько раз обходились с ним более сурово. Рабочие парни из заводских филиалов, чуждые математического, а равно и всякого иного, эстетства, попросту били преподавателю морду, подкараулив его в темной подворотне после занятий. Другой ухарь, доцент Куницын, в прошлом заведующий кафедрой, был неравнодушен к молодым субтильным студенточкам. На экзаменах он приглашал их присаживаться к нему поближе, клал руку на плечико очередной инженю и, делая вид, что внимательно слушает ответ по билету, совершал ловкими пальцами разнообразные ощупывающие и поглаживающие манипуляции. Рискованно опуская ладонь до пояса оппонентки и возвращая, немного помедлив, обратно. Точно по клавишам аккордеона, Девчонки краснели, смущались, но, преподаватель все – таки, по большей части терпели. И все им сходило благополучно, даже если толком ни черта по билету не знали. Сам Куницын наверное был бессилен побороть свою эротоманию, хоть уже и ощутимо из – за неё пострадал, лишившись, в свое время, заведования кафедрой. Страсть, увы, прорывалась наружу против его воли. Эксцессы на этой почве случались и в наше время, Гощка Курганцев, когда доцент попытался обнять на экзамене его невесту, подошел к преподавательскому столу и сбросил руку Куницына с Людкиного плеча. Лыцарь, за сей подвиг, был немедленно изгнан из аудитории, приплелся в общагу, и в унынии рассказал все нам. Но мы его тут же обнадежили, выразив готовность хоть сейчас помочь составить соответствующее письмо на имя декана факультета и партком, и в профком, и комсюкам, и подписать его у Гошкиных однокашников. Мало бы маньяку не показалось. Не в первый раз нам было «отмазывать» своих таким вот образом, с помощью коллективных петиций и протоколов якобы комсомольских собраний группы или этажа. Профильная кафедра не отказала бы в поддержке, да и замдекана в стороне не остался бы. Но инцидент завершился тем, что Гошка сдал экзамен на следующий день, на «хорошо» сдал. Остальное, как модно нынче говорить, без комментариев. Затерлось, забылось само собой. Однако же без последствий обходился далеко не каждый инцидент. Самым диким в то время нам казался тот факт, что можно было вылететь из вуза или взять академку в связи с не успеваемостью по физкультуре. Да я и сегодня считаю это дурью несусветной. И не стоит гэтэошникам новоявленным копошиться, возмущаться, урезонивать. Я сам значкистом был в нежном возрасте, к тому же много лет провел на борцовских коврах и татами, а позже таскал железо по качалкам до умопомрачения. Но это к делу не относится. Нельзя за физру из вузов отчислять. Что хотите, делайте, а отчислять не смейте. И здоровье нации, и прочая демагогия здесь не причем, просто спекуляция чистейшей воды, и лучше последить, как бы хорошо забытое старое не повторилось во всех подробностях, вы думаете я забыл, как положили в конце концов на все эти «готов к труду и обороне» в большинстве тех же школ? Нисколько не забыл. Кампании повального характера имеют свойство очень быстро выдыхаться и вырождаться. Так что слепой сказал посмотрим. А к физкультуре и спорту я с детства относился с любовью и пиететом, и ныне, смею вас уверить, так же. Я поводырей не очень жалую. Главные беды всегда от поводырей происходят. Ибо оные чаще всего зарываются и начинают лепить горбатого по любому поводу, и лишь ради своего очередного профита. Что, не так что ли? Вот и я говорю…