Признаюсь, я слегка остолбенел. Да разве не они свозили сюда журналистов самолетами? Разве не они теми же самолетами свозили тех же журналистов, с закусками и прочим, когда забастовка на GM закончилась, чтобы посмотреть, как первая Vega сходит с конвейера? Да еще и раздавали всем брошюрки о том, что эта первая Vega отправляется в адрес миссис Эпплпай, библиотекарши из Гекльберри-Финн, штат Иллинойс, которая, судя по той же брошюрке, сказала: «Ой, я так долго ждала свою машину, поверить не могу, что она наконец будет здесь — я в таком восторге!» Разве это делали не они? Что это значит: «Кто угодно, только не этот тип»? Кто я, черт дери, по их мнению — Ральф Нейдер? Я начал листать собственную записную книжку, в которой есть номер телефона-автомата в холле дома Нейдера — да нет, это далековато от Лордстауна. Ведь даже с заводской охраной General Motors все-таки не Россия, а каждый, кто прошел школу старой доброй американской армии, знает, как обращаться с бюрократами низового уровня. (Куда ты тащишь эти грабли? — Какие грабли, сэр? — Эти, вот эти грабли. — Ах, эти грабли — капитан, сэр, сказал, чтобы я их принес туда. — Какой капитан? — Другой капитан. — Какой другой капитан? — Понятия не имею, лейтенант, мне просто велели притащить грабли.)

Так вот, несмотря ни на что, мы шагаем по заводу в Лордстауне, $250 млн бросаются в глаза, куда ни глянь — джунгли из стали-алюминия, где электродрели визжат, как попугаи, где сварочные роботы Unimate наклоняются над автомобилями, как наседки, где Доблестные Принцы, они же члены отделения профсоюза номер 1112, мелькают с новейшим электроинструментом в руках. Еще один Лас-Вегас рождается прямо на наших глазах. Красотища. Очень рекомендую, если когда-нибудь окажетесь в этих краях.

А это что за автомобили, дожидающиеся ремонта с надписями типа «не работает дальний свет», «нет света в салоне», «нет тормозов»… Нет тормозов?! А что там, на доске объявлений?

«Дисциплинарное воздействие»? Боже, да здесь запросто можно и под трибунал загреметь. Стоило бы прежде ознакомить с языком объявления кого-то из заводских психологов. Я так и слышу все более громкий хор членов Клуба радости: «Славься в веках, о прекрасная Toyota!»

— Привет.

— Привет.

— Что это?

— Окантовка для окна.

— Ну и как, хорошо здесь работать?

— Наверное, будет хорошо, когда все войдет в норму.

— А вы купили бы такой автомобиль?

— Конечно, не будь они такими дорогими — а вообще-то хорошо сконструированная небольшая тачка.

— А вам не хотелось бы работать на себя, скажем, в автомастерской?

— Не-а… В автомастерской у них нет льгот и страховок.

— Послушайте, не хочется вам мешать, но вот те два автомобиля сошли с конвейера без окантовки для окон.

— А они все сходят без чего-нибудь — конвейер движется слишком быстро. Производительность труда, короче.

— Это теперь так называется?

Я мог бы привести и больше записей из нашего восхитительно ненаучного исследования Лордстауна, но они все примерно одинаковые. Наши люди предпочитают иметь больше свободного времени, а не пахать сверхурочно. Но их жены работают, потому что семьям нужен дополнительный доход. Да, они посоветовали бы своим братьям работать здесь — некоторые, кстати, и работают. А бригадиры достали всех. Саботаж? Да ладно. Приварили пивные банки к бамперу с внутренней стороны? Ну, пара-тройка горячих голов здесь, конечно, есть, но это же ерунда, дружище, Vega — это же наш хлеб с маслом, чем больше мы их продадим, тем лучше для нас. А если бригадиры будут чересчур доставать, то ребята найдут себе другую работу. Где-нибудь еще. Ребята почему-то абсолютно уверены, что работа найдется.

Мы спрашивали людей постарше — стала ли другой нынешняя молодежь? Они ответили:

— Конечно. Они не мирятся с тем, с чем мирились мы.

Один из наших тамошних любимцев с неизменной прической Доблестного Принца сказал:

— Я не собираюсь надрываться ради кого-то. Я не делаю этого, даже работая по дому, даже ради себя.

Хочу предупредить. Для того чтобы всерьез относиться к таким исследованиям и отчетам, сделаны ли они журналистами или социологами, нужно быть агностиком. Действительно ли люди, которые согласились разговаривать с нами, являются представительной выборкой из 10 000 человек? Помимо прочего журналисты и социологи — вербальные и концептуальные типы. Они у себя дома и лампочку не смогли бы поменять, поэтому их подсознательные чувства таковы: «Как люди могут это выносить? Я бы здесь работать не стал». Они же не спали в старших классах школы, когда сестра Мария Тереза бубнила им о поэзии Уордсворта, и не мечтали о заводе как избавлении от этих мук. Мой компаньон Билл однажды написал для New York Times Magazine статью о рабочих, и несколько абзацев из нее были использованы неким социологом для научной работы. Когда Билл затем занялся исследованиями для своей книги и рылся в научных источниках, к которым относился с положенным трепетом, то обнаружил, что источники цитируют его самого: второй социолог процитировал первого, с соответствующими сносками, третий второго, со сносками к сноскам, и так далее — стая гончих плакала бы в растерянности. Это не значит, что такую работу вообще нельзя сделать. Это значит лишь то, что необходимы серьезные, глубокие, хорошо профинансированные усилия с участием опытных статистиков, модами, медианами и прочим — чтобы все было на месте.

Ладно, возражения против статистики принимаются, но ведь ощущение-то есть, ощущение, что происходит Что-то еще, что мир может и не вернуться к Дню независимости, к царствованию Эйзенхауэра, к спокойной жизни. Ключевые фразы выше были взяты из ксерокопии с ксерокопии, сделанной с ксерокопии конфиденциальной записки кого-то там на заводе Форда. Ключевые фразы ниже — уже с берегов реки Чарльз^[31]. Лордстаун — самый большой и самый лучший пример промышленной Америки, а Гарвардская школа бизнеса — это Уэст-Пойнт^[32] капитализма. По крайней мере, в этом друг друга уверяют обитатели этой школы. Во всяком случае, это заведение является одним из самых серьезных сообществ старых друзей-соучеников в наши времена. Если кто-то из бывших бизнес-школьников проколется в большом и жестоком мире, ему нечего бояться: другой бизнес-школьник обязательно придет на выручку, которую они потом назовут слиянием, рекапитализацией, синергией или как-нибудь еще. Так вот, этот Уэст-Пойнт капитализма тоже подбросил мне пару-тройку сигналов насчет того, что там — на горизонте.

Согласен, сигналы эти поступили в необычный момент. Пару лет назад маленькие жадные негодники из Финансового менеджмента не могли дождаться, когда же они дорвутся до своих первых пяти миллионов (о чем я уже говорил). Им на смену пришла новая волна маленьких жадных негодников — и старая мечта все так же популярна, однако там, во внешнем мире, вторжение в Камбоджу в аккурат совпало с моим визитом во время весеннего семестра. Ощущение, что в мире что-то не так, пробилось даже через плотные облака сребролюбия в трех моих студенческих группах. Вокруг Гарвард-сквер все граффити стали политическими. Никто уже не писал на стенах «Элоиза любит Абеляра». Вместо этого на треть длины здания красовались огромные буквы: «ДЖОН ХЭНКОК^[33] БЫЛ РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ, А НЕ МЕРЗАВЦЕМ, ТОРГУЮЩИМ СТРАХОВЫМИ ПОЛИСАМИ!» Конечно, это было на «колледжевой» стороне реки Чарльз, где стиль жизни все-таки иной: бороды, усы, дешевая джинса — почти такая же единая форма, как серые фланелевые куртки и штаны цвета хаки поколением раньше. Но за рекой — школа бизнеса, где будущие аппаратчики приходят на занятия в костюмах от Brooks Brothers и белоснежных сорочках, а потому выглядят как какие-нибудь ассистенты и секретари в администрации Никсона.