Бабушка Клара засмеялась, затрясла очками и седыми, с синим оттенком, волосами.

– Прозре-ел, Настёна!.. – она аж задохнулась от смеха. – Ну а мне потом – выговор, даже премии лишили. Хорошо, что по партийной линии не пропесочили.

– Бабуль, а ты что, в партии состояла?

– А как же! Я же была бойцом идеологического фронта… Что ты! Строго было!

– А какой партии ты была членом, бабуль?

Клара Ивановна недоумённо посмотрела на сидевшую за столом на дачной веранде пятнадцатилетнюю внучку, впившуюся зубами в готовый развалиться в её руке эклер.

– Мы тогда были коммунистами.

– Угу, – внучка не дала эклеру потерпеть катастрофу и благополучно затолкала его в рот. Прожевав, она сказала: – Бабуль, а что, правда, что ты была лучшим ретушистом… то есть, в смысле – ретушёром области?

Бабушка заулыбалась, стала наполнять гжельские чашки зелёным чаем, запахло бергамотом. Над дальним лесом, верхушки которого виднелись с дачной веранды, самолёт, словно мелом на голубой доске, рисовал в небе белую линию.

– Ну была, – подтвердила Клара Ивановна удовлетворённо, отхлебнула чаю и печально посмотрела на вазочку с эклерами, туго набитыми запретным холестерином. – У меня даже грамота хранится – «Победителю областного конкурса ретушёров», – продолжила она. – Да, было такое соревнование на скорость и качество. Я победила! – Бабушка подняла чашку чая, и внучка, включившись в игру, чокнулась с ней, словно они пили шампанское по торжественному случаю. – А ты не опоздаешь на тренировку?

– Уже опоздала. Не пойду сегодня. Надоел этот хлористый бассейн. И электричка ещё больше надоела. И тренер зануда. Бабуль, ещё чё-нить расскажи, плиз.

– …А то был ещё один интересный случай, – вдохновенно продолжила старушка. – Как раз накануне смерти Сталина. Ну слушай. Тогда боролись с безродными космополитами и врачами-убийцами… Да-да, Наcтенька, время было такое, надо было народ в строгости держать, пресекать крамолу, бороться с внутренним врагом… Чего кривишься? Знаю, знаю, что об этом пишут сегодня в ваших учебникам. Это ладно, я тебе политинформацию читать не собираюсь. Я о своём. В журнал должна была пойти фотография со съезда кардиологов. Групповой снимок. Все в белых халатах стоят, – учёные, мозги кручёные… В колпаках накрахмаленных, в очочках многие, с бородками. Профессора! И приходит ко мне главный редактор журнала – а я сидела в крошечном таком кабинетике, мы его карцером называли, – и говорит мне, показывает на фотку:

– Вот этого толстячка бородатого ты, Клара Ивановна, убивай безжалостно. Сотри с лица земли этого врача-вредителя! – приказывает, а сам так ухмыляется и трубочкой попыхивает, дымок пускает. А табачок у него душистый, он его коньяком опрыскивал и после сушил между ставнями, мне секретарша рассказывала.

– Ты, бабуля, не отвлекайся, про «убивай» дальше рассказывай, – нетерпеливо попросила внучка.

– А дальше как раз скандал и вышел. Тогда-то меня и уволили.

– Ты что, бабуля, отказалась замазывать на фотографии «врага народа»? – с воодушевлением спросила внучка.

– Куда там, – махнула рукой Клара Ивановна. – Откажешься, как же… Да замазала… врача-вредителя того… куда денешься… Но не заметила, что он ногу так в сторону отставил… торопилась… И напечатали в журнале: стоят врачи-профессора, один другого краше, а у одного из них даже три ноги! Мудант или как это…? – специально оговорилась бабушка.

– Мутант, – поправила внучка, подавив улыбку. – Три ноги – это круто! А сам «Доктор Айболит» типа испарился… Да, бабуля, так ты у меня прямо киллер какой-то! Людей своей кисточкой – чик и нету! А вообще-то сегодня это в графическом редакторе делается за пять минут… Например, в фотошопе.

– Охо-хо… – заохала бабушка, – опять, Настя, неприличные глупости какие-то говоришь…

– А может, ты, бабуль, специально оставила «третью ногу», чтобы показать потомкам лживость сталинского режима? – встрепенулась внучка.

– Ну конечно, Настёна, конечно, специально… – Клара Ивановна отмахнулась от внучки. – Пусть будет так… Ни черта ты не поняла.

– Моя бабушка – герой, борец с тоталитарным режимом! – наигранно отчеканила девочка и, отгоняя муху, потянулась за очередным эклером.

Но бабушка промолчала, помахала головой. Вздохнула и стала собирать чашки. Солнце садилось и уже нанизалось на пики верхушек леса. Казалось, что солнце вот-вот лопнет, как воздушный шарик, нарвавшийся на колючку.

– Эх, Настён, Настён, никто не знает, как лучше-то жить, как надо, чтобы по правде…

Но внучка уже не слушала Клару Ивановну. Девочка-подросток, отложив пирожное, внимательно, с недовольным лицом, читала на экране планшета чьё-то электронное письмо. Бабушка посмотрела на неё с нежной грустью и понесла поднос с чашками в кухню, тревожно поглядывая на часы: боялась пропустить бесконечный телесериал, до конца которого она уже и не надеялась дожить. До сериала было ещё время, и бабушка прилегла в своей комнате, подложив под голову подушку с самодельной аппликацией – белые лебеди на голубой глади пруда, прикрыла глаза – и стала вспоминать то, о чём она не рассказала внучке.

Да, была «третья нога», был скандал… но кто же знал, что всё так обернётся. Главный редактор, любитель трубочного табака, фронтовик, в орденах и медалях, был любовником молоденькой сотрудницы Кларочки. Она не смогла устоять перед ним, когда однажды вечером, когда ретушёр заканчивала большую срочную работу и засиделась допоздна, он вошёл к ней в небольшой кабинет (тот самый «карцер») с бутылкой шампанского и свёрнутым из «Правды» кульком шоколадных конфет.

– Составь компанию, – вовсе не властным, а совсем другим, проникновенным, голосом попросил он её. – Шесть лет назад был мой крайний бой. Потом – госпиталь. И – Победа. Я всегда отмечаю день, когда был ранен. В Польше было дело. Вот. Так получилось сегодня, что не смог встретиться с боевыми товарищами. Семья на даче. Хорошо, что ты задержалась на работе. Прошу тебя, давай вместе отметим, если ты не торопишься.

Он впервые назвал её на «ты». И тот вечер стал романтическим и, наверное, для обоих неожиданным. Так продолжалось полгода. Бравый и красивый фронтовик очаровал Кларочку своими густыми прокуренными усами, кудрями на большой голове, лицом доброго и сильного человека. Она знала, что во время войны он был танкистом и однажды спас весь экипаж, когда их машину подбили… Наверное, Клару устраивали бы и такие ненастоящие отношения, если бы однажды он не сказал ей, что хочет жениться на ней и для этого готов развестись со своей супругой, оставить семью. И подарил изумлённой девушке красивое кольцо с изумрудом.

– Хоть и не принято у нас обручаться, а нам с тобой – можно. – Он посасывал холодную трубочку и улыбался ретушёру Кларочке.

Она была счастлива и уже присматривала свадебное платье. Но вдруг всё изменилось. Жена главного редактора побежала жаловаться в партком, в райком, куда-то ещё. Его чуть не сняли с работы. Потом он пришёл к Кларе в кабинетик, где пахло гуашью и надеждой, и сказал:

– Кларочка, извини. Есть обстоятельства сильнее нас.

Она помолчала. Потом спросила с укоризной во взгляде и горькой усмешкой:

– Какие? Партбилет?

И вдруг его прорвало:

– Что ты знаешь об этом, дурочка!?

Она взяла отпуск и весь его проплакала в подушку, ту самую, что сохранилась и по сей день – с лебедями на глади пруда, которую она смастерила ещё студенткой полиграфического техникума.

А потом пришло холодное и трезвое понимание: да, ею пожертвовали. Жестоко пожертвовали ради карьеры. И она решила отомстить. Она прекрасно знала, что произойдёт, когда выйдет номер журнала с «трёхногим» профессором, лечившим многих членов ЦК. Подгадала так, что номер сдавали в типографию в спешке, в суете, с опозданием. И вскоре разразился большой скандал. Но наказание было несоразмерным: главного редактора не только выгнали с работы и из партии, но и посадили по «политической» статье. И грянувшая вскоре смерть Сталина не спасла его – через полгода после приговора суда он погиб в зоне, в цехе деревообработки. На бывшего главного редактора рухнул сорвавшийся с подъёмного крана огромный станок, который готовили к установке. Несчастный случай…