Инвестор: Итак, резюмирую. Можете не записывать. Ранние работы Канта стали своеобразным компасом для развития моего предприятия. Это был компас. Компас новой реальности. И я неоднократно обращался к более поздним трудам, чтобы обозначить мотивы и нормы деятельности уже созданной и сработавшейся команде…

Кандидат: Вы хотите сказать, что вы часто критиковали подчиненных?

Инвестор (вполоборота, смотря куда-то за линию горизонта): Молодец. Именно так. В 1994 году я перечитывал «Критику чистого разума» Канта. Вы приняты.

Элина Ринник тоже получила отметку «годен с ограничениями»: тренеров по развитию человеческого потенциала смутили ее оценки по социальной ответственности, выявленный в ходе тестов синдром отличницы, а также «наличие командирских замашек, особенно в отношениях с животными и младшими по статусу», как значилось в итоговом протоколе. Элина попала в группу «пограничников», направленных на собеседование к Гуру Н., управляющему директору компании «Тройка Диалог», одному из первых инвесторов «Сколково».

Гуру Н.: Всем привет. Как настроение?

Все: Отлично! – Хорошее. – Всё в норме.

Гуру Н.: Давайте начнем с анекдота. Какой ваш любимый анекдот? – он остановил взгляд на Элине, подперев рукой четко очерченный подбородок.

Элина была к такому вопросу не готова. Она терпеть не могла анекдотов, не умела их рассказывать и считала этот вид народного фольклора вредоносным для нежного уха записной гимназистки. При этом, будучи активисткой комсомольского типа, она усиленно старалась «соответствовать» и еще в школьные годы заучила на всякий случай пару-тройку анекдотов, чтобы применить их в подходящих ситуациях. И вот понадобилось! Как на грех, в голову не шло ничего, кроме безобидно-детского «Негр загорает». Вместо достойной альтернативы мозг услужливо погрузил ее в самоедство: «Ну как можно было до такого додуматься? Какие негры?! Я же всегда говорю afro-americans… Сморозить такое на собеседовании! Что же делать… Вспоминай хоть что-нибудь…» Тут Элина поняла, что смотрит Гуру Н. куда-то в район третьего глаза уже дольше минуты, а это для живого диалога чересчур много. Между страхом сказать глупость и не сказать ничего (то есть провалить задание!) она выбрала первое и неожиданно для себя самой брякнула: «Ленин загорает!»

Гуру Н. чуть наклонился к ней, как будто для того, чтобы убедиться, что не ослышался, отвел руку от подбородка, глаза его расширились, и он мягко улыбнулся.

– Ленин? Загорает? А где же он загорает и почему, можно узнать?

И тут к его улыбке присоединились восемь оттенков хохота со всех концов стола. Элина тоже невольно улыбнулась: то ли успокоившись, что задание уже выполнено, пусть и провалено, то ли от ощущения бессмысленности дальнейших действий – все равно ее уже не возьмут, то ли от бессилия после внутренней борьбы.

Потом были еще какие-то вопросы. Гуру Н. шутил, сам рассказывал анекдоты, декламировал что-то из истории компании «Тройка Диалог», но Элине было уже все равно: она расслабилась, легко отвечала на его вопросы, не обдумывая заранее ответы, – все и так уже было решено. Свой последний перед уходом вопрос Гуру Н., как ни странно, задал тоже ей. Как будто бы вскользь он спросил:

– У меня к вам только один вопрос, последний. Папа военный?

Элина опешила и вытаращила глаза: как он узнал?

– Да, – пробормотала она себе под нос и уставилась на него янтарными глазищами.

Гуру Н. удовлетворенно кивнул и вышел за дверь, махнув на прощание всем рукой.

Через две недели Элина получила Admission status letter[10], в котором черным по белому было написано, что она зачислена на первый курс школы предпринимательства «Сколково» в компании еще тридцати девяти молодых, рисковых, амбициозных лидеров с предпринимательским духом. И первого сентября у них начинается the most prominent and fruitful time for discovering new horizons[11].

«КОФЕМАНИЯ» НА БЕЛОРУССКОЙ, как всегда вечером в будни, была переполнена. Кластерная выборка целевого сегмента освобождала маркетологов от необходимости проведения «полевых исследований» и фокусных групп: стоит лишь окинуть взглядом гудящий улей сменяющих друг друга образов или зафиксировать ежевечернюю ротацию у одного-единственного столика. За вечер он претерпит как минимум три смены актерского состава. Около шести вечера за ним встретятся две подружки-студентки из МГИМО, коротающие вечер за чашечкой doppio. Они стреляют глазками в «вон те прикольные Ulysse Nardin лимитированной серии, корпус диаметром 43 мм, автоматический автозавод (Tatler[12] не врет!), – выглядят действительно “а-а-афигенно!”». В восемь они разойдутся, перемыв косточки всем знакомым, и, слегка огорченные отсутствием улова в этот вечер, уступят место двум хомячкам[13] в идеально сидящих Cacharel, но уже без пиджаков и галстуков (брошенных на задних сиденьях их вместительных GLK). Эти приходят сюда буквально на час – обсудить подготовку к завтрашнему релизу и встрече с акционерами. За час уходят супчик и филе лосося, разбавляются свежевыжатым сельдереем и сверху полируются гламурным dos potatos (известным старшему поколению под названием «пирожное картошка»). Хомячки пожимают друг другу руки и стремительно расходятся в разные стороны, мельком окидывая зал в поисках новеньких студенток из МГИМО. Наступает час романтики: после девяти вечера сюда стекаются разнокалиберные парочки, совокупный возраст которых не превышает, как правило, шестьдесят пять лет, то есть сорок пять ему и двадцать ей.

– Будьте добры, «завтрак у Тиффани» и те гуанинь[14], – крикнула Элина бросившемуся к ней официанту, ловко пристроила шубку на вешалку и поспешила к столику, за которым уже собрались подруги.

Анна Мухер была ее лучшей подругой еще со школьных времен. Две медалистки филологической гимназии при МГУ, они вместе пережили времена подросткового соперничества, негласной конкуренции за самого перспективного десятиклассника, сложный период подготовки к вступительным экзаменам и поступление в университет. Учась на первом курсе – Анна в Литературном институте, а Элина на экономическом факультете МГУ, – они поняли, что судьбой им предназначено дружить и в радости, и в горе. С тех пор они вместе переживали все трепетные моменты личной жизни, карьеры и других важных девичье-женских вопросов.

Мухер отличалась яркой южной красотой, слепившей глаза в тусклом, дымном московском пространстве. Она была правнучкой сеньора Санчоса Мухера, боевого офицера, прошедшего с эскадрильей всю знаменитую испанскую Guerra (гражданскую войну) 1930-х. В наследство от прадеда ей достался породистый испанский нос, влажный взгляд с поволокой и каштановая грива, которой не требовались ни бальзам, ни блеск, ни спрей для поддержания локонов – так насыщена она была всеми оттенками испанской страсти. Папа Анны берег семейные традиции и стремился сохранить дедовскую ноту в воспитании дочери. Раз в год он вывозил ее в Барселону и Каталонию, где, согласно переписи 1954 года, были замечены их родственники. В семейном кругу он нежно называл ее «Ани» и не жалел денег на репетиторов и курсы испанского языка, чтобы сохранить как можно больше культурных связей с корнями. Так испанский стал для Анны вторым родным языком.

Ее фамилия постоянно вызывала вопросы у окружающих, и ответ, произнесенный не одну сотню раз, казалось, звучал уже отдельно от нее: одни губы раздраженно шевелились вслед за буравящими собеседника темными глазами: «Правильно говорить Мухер, – артикулировала по слогам Анна, – от испанского la Mujer – “женщина”! У меня испанские корни, наша фамилия восходит к XVI веку, ее носили представители известного рода каталонских грандов. И пожалуйста, не надо коверкать и ставить неправильное ударение. Мухи – это не ко мне!»