– Было бы так замечательно, если бы и Женечка приехал, – сказала бабушка, наливая горячий чай в кружку и ставя ее перед Машей.

– И правда, было бы чудесно. Я позвоню ему и приглашу, давай? – обрадовалась Маша.

– Давай. Вы всегда с ним ладили.

Что-то в ее голосе успокаивало Машу, хоть он и подрагивал, и поскрипывал от немолодости, но казался таким уверенным, глубоким.

Но как только Маша осталась одна, наедине с собой, она вновь почувствовала, как все ее чувства рвутся наружу.

Она медленно шла по улице поселка, разглядывая дома: старые и новые, недавно выкрашенные и с облупившейся краской, с запущенным палисадником и с аккуратными кустами цветов перед домом. Она остановилась напротив одного из деревянных многоквартирных двухэтажных домов, не понимая, как в таком можно жить. Она ни за что не хотела бы оказаться в таком, он ассоциировался у нее с муравейником, хотя она не могла понять почему. В слегка покосившемся окне первого этажа она увидела горшок, в котором стоял засохший цветок: потерявший свою зелень, он серел, страдальчески скорчился, изогнувшись книзу.

Маша отвернулась и направилась дальше. Наконец, показался берег реки. Маша уселась подальше от пляжа, на котором было людно, и доносились веселые крики и даже визги. Она сняла обувь, зарывшись ногами в прохладный песок. Солнце то появлялось, то скрывалось за облаками. Она легла на бок, разглядывая песчинки, загребая песок в руку и пропуская его через пальцы. Ей нравилось ощущать тепло песчинок верхнего, успевшего нагреться, слоя, нежность их массы. Она не думала ни о чем, но слышала свою боль, от которой не могла избавиться, не знала, как это сделать. Она долго лежала, задыхаясь от ненависти, которая превращалась в бессилие и страх. Маша чувствовала, что ненависть уничтожает ее, забирая все силы, она чувствовала, как сила уходит из ее рук и ног, и на мгновенье ей показалось, что она больше не сможет встать, что останется здесь навечно. Но разве ненависть не подпитывает силы? Или это агрессия? А в чем разница? А что с ней? Она боится… Маша вдруг ясно ощутила, что совершенно одна во всем мире. Вот что делает ее бессильной?! Одиночество… Страх… Потому что ужасно страшно остаться совершенно одной. Она не могла думать о подруге, но внутри все равно все сжималось, будто чья-то сильная рука схватила все ее нутро и сдавила со всей своей злобной силой. Дышать… так тяжело дышать, просто невозможно. Маша в панике вскочила. Это просто: вдох-выдох… Осторожно, аккуратно… Она снова легла. Глаза ее смотрели на корни деревьев, что росли рядом: извивающиеся, словно змеи. Кто-то неподалеку проплыл по реке, шлепая по воде руками и ногами. Маша закрыла глаза. Ей хотелось врасти в этот берег, провалиться, исчезнуть. Она начала медленно зарывать свои ноги, загребая руками песок, все выше и выше, и глубже. Ее майка и шорты перепачкались, под ногтями песок, песчинки в волосах. Она обещала себе не плакать, но она и не может. Если бы слезы вышли из глаз, то стало бы легче. Все внутри, и в горле жгло. Пожар, который, казалось, могли потушить слезы. С ними бы вышла часть боли, что терзает ее, разрывая изнутри, царапая своими длинными острыми когтями. Маша поспешно освободилась от песка и поднялась, глядя на спокойную гладь реки. Она медленно прошла к ней, и решительно ступила ногой в воду, та тотчас окутала ее ногу холодом. Еще шаг, еще. Какой псих недавно проплывал около нее? Жуткий холод. Но пожар в груди и в горле не затихал, и если вода ей не поможет, то она просто умрет. Мокрый холод поднимался все выше и выше. По коже ее пошли мурашки, она задрожала, но продолжала погружаться. Вот уже лишь ее голова осталась над водой, и, наконец, она погрузилась полностью, и начала падать все ниже и ниже. Все загорело еще сильней, и постепенно стало приятно. Как хорошо… Она смотрела на синее подводье; так непривычно было видеть вокруг себя лишь воду, и над собой, и под собой. Если она впустит воду внутрь себя, то она потушит пожар… Но ведь она захлебнется… И почему бы ей не захлебнуться? Что ее держит? Месть… на которую совершенно нет сил… Но что-то и в самом деле держит. От неожиданности она вдохнула-таки, и вода побежала по ее дыхательным путям. Маша ощутила чьи-то руки на своей талии, кто-то схватил ее за руки, вытягивая из чудесного подводного мира, в котором было бы так прекрасно остаться.

– Жива, ну слава богу! Ты спятила что ли? – донеслось до Маши, когда она попыталась открыть глаза.

Чей-то силуэт вырисовывался над ней, чей-то женский.

– Как ты?

Маша медленно поднялась и уставилась на девушку.

– Нормально.

– Нормально?! Нет, вы слышали, нормально она! Я бы так не сказала. Ты ненормально! Определенно!

Маша недовольно оглядела кричащую: от ее воплей хотелось снова затонуть, да поглубже.

– Прекрати орать, пожалуйста, – тихо попросила она.

Девушка заткнулась, оглядывая беспокойно Машу своими темными глазищами.

– Ну вот мы и пришли, – произнесла девушка. Она и двое юных парней, которые помогали ей вытаскивать Машу из воды, проводили ее до дома.

– Не говорите моей бабушке, – обернулась к ним Маша, умоляюще оглядывая ребят.

– Не скажем, если обещаешь так больше не делать.

– Обещаю.

Маша хотела бы обдумать все произошедшее, но ей казалось, будто она не способна на столь сложный процесс. Она долго спала, и только утром следующего дня поднялась, устав от кошмаров, что ей снились.

Бабушка сразу заставила ее работать – полоть грядки с молодой морковью, на что у Маши совершенно не было сил. Но она согласилась, и не могло быть иначе. Ведь она пообещала себе больше не быть тряпкой, хотя именно на нее она была похожа, распластавшись на грядке от бессилия и головной боли.

– Дурацкое солнце! – проворчала она, снимая перчатки, чтобы поправить косынку, укрывающую голову.

Запах земли и травы успокаивал, и вообще работа оказалась на удивление действенным лекарством от тревог. Вот только жара душила.

– Маша! – кто-то быстрым шагом направлялся к ней, приветственно махая.

– Женька! – Маша вскочила, забыв о слабости. – Ты так быстро приехал! Как я рада, – она прижалась своим горячим от долгого пребывания на солнце телом к брату.

– Да. И я рад. Сколько лет прошло с тех пор, когда мы последний раз были здесь вместе, – он задумчиво огляделся, щуря глаза. – Пошли в дом. Бабушка зовет нас к столу.

Маша сидела, забравшись с ногами, на стуле, рядом стоял стакан с холодным лимонадом, из которого она сделала лишь пару глотков. Они с Женей находились в местном кафе, в котором, кроме них, торчал только какой-то старик в грязно-бесцветной куртке, сгорбившись, читая газету за самым дальним столиком.

В больших окнах виднелась пыльная дорога и изредка проходившие люди. Женя смотрел на квадратные аккуратно вычищенные столики, вслушиваясь в слова еле слышной песни, играющей в кафе. Маша отстраненно смотрела в одну точку, грызя ноготь с облупившимся красным лаком большого пальца.

– И что ты собираешься делать? – наконец, спросил Женя.

– Я не знаю, – покачала Маша головой. – Я надеюсь, что моя потерянность пройдет вскоре. Я готова мстить ему, но не сейчас.

– Готова, но не сейчас… Так не бывает вообще! – усмехнулся Женя.

– В моей жизни все бывает, – подавленно заявила Маша.

– Да уж… Не могу поверить, что кто-то мог так с тобой поступить! Каким нужно быть гнилым?! – не в силах даже думать об этом, Женя обнял сестру, заботливо поглаживая по голове.

– Прекрати, а то я снова расплачусь, – прохрипела растроганная Маша, отстраняясь от Жени. И почему раньше они не общались? Ведь им так хорошо вместе. И не надо заводить новые многочисленные знакомства и терпеть разочарования, чтобы найти своего друга – настоящего друга, человека, который будет тебя понимать и принимать таким, каков ты есть – они уже есть друг у друга, у нее уже есть Женя – можно ли мечтать о человеке прекрасней? Он ее брат. Он уже дан ей богом. От мысли этой губы ее дрогнули в улыбке.