– Я вам безмерно благодарен за помощь, Платон Сергеевич, – расплывался тот в меняющихся ядовитых улыбках, пока договор вновь не исчез в недрах крокодилового дипломата.

– Вы ничего не забыли? – спросил Платон, когда гость уже собрался уползать.

Мельников почему-то сразу подумал про деньги, и на его лице отобразился полускрытый ужас. «Сколько ж ему дать, чтобы не обидеть?».

– Наш экземпляр контракта, – вывел из затруднительной ситуации чиновника Платон.

– Ах, я, старый, старый стал, – чуть ли не запрыгал Мельников, вновь обращаясь к своему дипломату. – Простите великодушно, волнуюсь. Вот, будьте добры, это вам.

Платон быстро пробежался по второму экземпляру, удостоверяясь, что он идентичен первому, потом встал, чтобы проводить Мельникова. Уже в дверях чиновник вдруг остановился.

– Платон Сергеевич, извините еще раз. Ведь это не единственный вопрос, в котором я хотел попросить вашего совета.

«Совета?» – ухмыльнулся про себя Платон, и отчего-то даже повеселел.

– Да. Мы можем еще присесть ненадолго?

«Да уж, судя по выражению твоего лица, тебе давно уже не мешает присесть ненадолго».

– Да-да, конечно, говорите.

– Как вы знаете, завезенные деревья, которыми собирались озеленить первую очередь постройки «Нового Света» оказались с отравленными корнями, поэтому почва не приняла их.

– Ничего об этом не слышал, – признался Платон.

– Хорошо, но это имело место быть, можете уточнить у Красовского.

– Я вам верю.

– Благодарю, – еще одна ядовитая улыбка. – В связи с этим, месяц назад из Воронежа пригнали десять грузовиков, наполненных химическим раствором, названия которого я, признаться честно, постоянно забываю. Но могу позвонить и уточнить.

– Не стоит, я тоже не запомню.

– Хорошо. Суть этого раствора в том, что он может оживить отравленные корни деревьев, но внезапно возникшая проблема мешает нам этим воспользоваться.

– А что случилось?

– Видите ли, две недели грузовикам пришлось простоять на подмосковном складе в Химках, принадлежащем министерству сельского хозяйства. А теперь их просто не выпускают оттуда.

– Не понимаю, чем я-то могу помочь? – удивился Платон.

– Видите ли, камнем преткновения явился директор департамента животноводства и племенного дела, небезызвестный вам Михаил Олегович Макаров.

«Интересно, откуда тебе это известно?» – Платон ощутил неприятное предчувствие.

– Так вот, Макаров своим распоряжением приказал не выпускать грузовики. Поскольку его решение явилось для нас полным сюрпризом, признаться честно, оно не имело под собой никаких оснований, мы уже хотели принять соответствующие меры, пожаловавшись на него министру сельского хозяйства, пока не узнали про вас.

И опять Платон метнул в него полный недоверия взгляд.

– Поймите, нам бы не хотелось портить его послужной список. Михаил Олегович весьма уважаемый человек, и пользуется поддержкой премьер-министра, поэтому нам, разумеется, хотелось бы поскорее разобраться в сложившейся ситуации безо всяких последствий.

– Вы утверждаете, что неизвестен мотив его поведения?

– Абсолютно! – всплеснул руками Мельников.

– Хорошо, я поговорю с ним и постараюсь все разузнать. Мне тоже не хотелось бы, чтобы у Макарова начались неприятности. И особо прошу вас, если узнаете о чем-то подобном в дальнейшем, сообщите мне.

– Разумеется! Премного благодарен вам, Платон Сергеевич, да вы просто мой спаситель сегодня! – принялся пожимать ему руку чиновник, расплылся в очередной фальшивой улыбке, самой широкой из тех, что показывались раньше, и уполз прочь из кабинета.

Платон тяжело задумался, вспоминая недавний разговор:

«Мне звонил отец, хотел тебя слышать, но не мог дозвониться.

Что-нибудь срочное?

Да вроде нет, он был весьма спокоен».

Непонятная тревога в душе усиливалась, сливаясь воедино с остальными страхами. Поняв, что собственными думами он не до чего не дойдет, Платон решился и позвонил Макарову, услышав в трубке знакомый голос дорогого человека, между прочим, ожидавшего его звонка. Решив ничего не обсуждать по телефону, они договорились о встрече, и Платон незамедлительно покинул Сити.

Всю дорогу он слушал музыкальный плейер, одолженный у Смольной на полную громкость. Нельзя было думать! Нельзя! Нельзя!

Юра спокойно вел машину, не обращая на подопечного никакого внимания.

Михаил Олегович Макаров, отпраздновавший недавно свое шестидесятипятилетние, еще неделю назад чувствовал себя превосходно и бодро, и все мысли его были сосредоточены на двух масштабных проектах, которые он осуществлял в рамках своей работы в Министерстве сельского хозяйства, являясь директором департамента животноводства и племенного дела. Ему не раз предлагали должность заместителя министра, получив которую он, тем самым, значительно расширил бы свои полномочия и область работы. Но Михаил Олегович, весьма стреляный волк, потрепанный жизнью, уже понимал, что наиболее полезным он может быть лишь в узконаправленной сфере, ведь время идет, оно необратимо, и рано или поздно нам приходиться признаваться себе в том, что что-то уже утеряно навсегда и безвозвратно, и что былой прыти и энергии уже не обретешь никогда. Это, однако, не означало, что Макаров-старший сильно ощущал приближение старости, к которому его отчаянно склонял паспортный возраст, отнюдь, он был, как говориться, живее всех живых, и старался как можно чаще находиться в добром расположении духа, узрев в этом маленьком и малозаметном для большинства людей факте залог здоровья и успеха. Он прекрасно понимал, что при желании еще вполне смог бы потянуть работу и в больших масштабах, но по некоторым причинам не хотел этого. Во-первых, Михаил Олегович не хотел искушать судьбу постоянными попытками подорвать собственное здоровье работой, которой в должности заместителя министра прибавилось бы в разы. Во-вторых, он прекрасно понимал, что его видение развития сельского хозяйства по стране совсем не совпадает с видением большинства коллег, которые прилагали все усилия, дабы поставить страну в зависимость от импортной продукций, и проломить этот щит промышленного геноцида в одиночку он уже не сможет. Остальные причины были не столь значительными, но также препятствовали его окончательному решению отказаться от работы зама. На улице дул ветер и моросил небольшой дождик, размывая недельную пыль, осевшую в столице от бесконечных потоков машин и людей. Макаров-старший неподвижно лежал на небольшом кожаном диване в углу своего кабинета и не открывал глаза. Со стороны могло показаться, что человек просто отдыхает, стараясь сбросить с себя часть той ноши проблем, которые нередко заставляют нам забывать о самом главном в этой жизни. Но Михаил Олегович отнюдь не отдыхал, а напряженно работал, заставляя свой мозг найти выход из сложившейся ситуации. Он давно привык контролировать все, что происходит в голове, и оперативно освобождался от мусора, если тот просачивался путем чужеродных идей, услышанных на улице слов или песен, и даже собственных мыслей, если те рождались в наиболее подавленные моменты жизни. Такие упражнения, выработанные годами упорных тренировок, не замедлили сказаться на ясности разума и четкой работы мысли. Его мозг давно привык выполнять несколько задач одновременно и автономно друг от друга. И сейчас Михаил Олегович тоже размышлял в разных направлениях, но, к сожалению, пока не находил нужного решения. Когда такое происходило, он просто старался остановить полностью все мысли и, как говориться, потушить в помещении (голове) свет, что не замедлил сделать и сейчас. Почувствовал тишину, он открыл глаза, попав взглядом прямиком в висящую на стене картину, которая изображала небольшой деревянный домик на фоне леса и протекающей речки. Это был его дом, в котором он родился и провел первые годы своей жизни. Ностальгия неожиданно поглотила душу и перекинулась на мысли. Макаров-старший был не против. Он погрузился в воспоминания детства и старался вспомнить, что переживал и ощущал тогда, о чем мечтал, к чему стремился, и на душе прошла волна нежной теплоты и грусти одновременно. Он вспоминал места, где любил гулять с дворовыми товарищами, вспоминал родителей, старшего брата, которому, к сожалению, так и не успел высказать все то, что накопилось на душе. Картины, как слайды проносились перед глазами, затмевая на миг все прочие мысли. Окунувшись в эти воспоминания, более всего Михаил Олегович хотел уловить прежний след его детской, непорочной души, на которую годы потрясений наложили несмываемый оттенок, можно сказать, искалечили в какой-то степени. Он прекрасно понимал, как сильно изменился, что, в принципе, для любого человека закономерно всегда, ведь годы и события давят по своему, хотя разные души и воспринимают их по-разному. Но, тем не менее, он был еще уверен, что под тяжестью его настоящей сущности еще не раздавлена окончательно прежняя, чистая душа, и именно сейчас Макаров-старший вдруг решил во что бы то не стало до нее добраться, вытащить и спасти от убийственной тесноты. Когда в мужчине умирает ребенок, он перестает быть мужчиной, ведь истинная мужская сила не может быть выстроена лишь монолитом мужества и железным характером, нет, в ней всегда скрывается нежность, пронесенная через всю жизнь с самого детства, в противном случае мы никогда не сможем полюбить наших детей так, как незабвенно любили когда-то родителей, а также сохранить любовь к своим старикам, которые в старости нуждаются в ней не меньше, чем дети. И все это ни в коем случае не делает настоящего мужчину слюнтяем или тряпкой, наоборот, закрепит в нем великую силу единства противоположностей. Михаил Олегович, проведя небольшой внутренний самоанализ, с удовлетворением заметил, что необходимый элемент ребенка в нем все же сохранился, и тут же пожелал видеть сына, дабы просто обнять непутевое дитя и прижать к груди. Дети, наше бессмертие, они несут часть самих нас, продолжая жить, словно перехватывают сумасшедшую эстафету жизни, поэтому самым глупым во всей мирской суете является то, что кто-то решает отказаться от своих детей из-за глупых принципов, непониманий, разных мировоззрений и прочего. Разумеется, в жизни все бывает, и даже самым любящим родителям, идущим на компромисс, далеко не всегда удается сохранить теплоту отношений с детьми, а те, прельщенные, как мотыльки на свет летят к новомодным, меняющимся с поразительной очередностью жизненным приоритетам, считая, что папан и маман уже древние, и ничего не могут смыслить в настоящей жизни. Так было всегда, об этих проблемах еще Тургенев писал, хотя появились они задолго до него. Проблема здесь еще и в самих детях, в их неискоренимом желании поскорее повзрослеть и сбросить с себя узы родительского дома. Но желая ускорить какой-либо процесс, мы, вмешиваясь в логику матери Природы, незаметно для себя убиваем в сердцах самое святое, что может нести в себе детство, и начинаем смотреть на мир глазами безразличных скептиков. В результате этого меняется и отношение к родителям, а позже и к своим собственным детям. Но это одна сторона медали, которую при желании можно преодолеть. Но что же делать с женщинами, идущими на аборт? Соображают ли они, что убивают часть самих себя, и что сделанного уже никогда не вернуть? Смогут ли спустя долгие годы оправдаться перед собой, кивая на материальные сложности, друга психопата, ненавистного отчима и миллионы других причин? Возможно, перед собой и смогут. Но перед Богом никогда. Тут-то Макаров-старший и решил себя немного одернуть, потому что рисковал из одной рабочей крайности впасть в другую, философскую. Поразмышляли и хватит. Телефон сына оказался недоступен. Скорее всего, сидит в офисе, где толстые стены старого здания не всегда пропускают сигнал мобильного оператора. Можно было набрать рабочий, но Михаил Олегович решил подождать. Все-таки главной причиной его размышлений были не воспоминания, а весьма опасная информация, которой Макаров-старший пока толком не знал, как распорядиться. Эта информация заставила его принять решение и закрыть доступ в десяти злополучным грузовикам, пунктом направления которых был амбициозный проект «Новый Свет». «Хорошо хоть Платон вышел на связь и обещал приехать. Надеюсь, он поможет во всем разобраться», – подумал Михаил Олегович.