Платон устало выглянул в окно, давая понять, что разговор окончен.

Роман Шарапов представлял собой тот, к сожалению, нередкий тип людей, который крайне негативно отражался на обществе в целом – активный вредитель-паразит, живущий по принципу: сделал гадость – на душе радость. Он просто жить не мог без предвкушения разных интриг, от безобидных, до весьма низких и подлых, которые, разумеется, негативно отражались на его подчиненных. Да, горе тем бедолагам, коим посчастливилось попасть под его начало. За два года работы из отдела Шарапова плавно утекло внушительное количество квалифицированных кадров, тем или иным образом не устроивших его светлейшую особу. Причем уходили люди чуть ли не с позором, уличенные в безделье, глупости, некомпетентности, пьянстве, нежелании работать и многом другом. Да, такова была слабость Шарапова, при общении с вышестоящим руководством он как мог белил себя и даже жалел нередко, уповая на то, что кроме него здесь никто не работает. Создавать вид кипучей деятельности было одним из его немногих талантов. Бывший военный – к которому как ни кому другому подходила обидная фраза для всех военных: «сапоги не умеют работать» – истинный человек «системы», впитавший в себя самое гнусное и отвратительное, что она могла представлять, действовал во многом механически, считая себя весьма ценным механизмом для общего дела. Подчиненных он также считал механизмами, вот только временными, весьма бесполезными, постоянно скрипящими, хромающими, и за людей как таковых вообще не считал. Он мог уволить единственного кормильца семьи, беременную женщину, почетного работника корпорации, которому пару лет до пенсии, да вообще он мог уволить кого угодно из подчиненных, ведь то, что творилось с ними за пределами работы, Шарапова вообще ничуть не интересовало. Если и было у этого бездушного человека что-то святое, то никто из окружения этого не знал. Хотя нет, святой предмет на работе для него все-таки существовал, и это была задница Андрея Гучкова, которую Шарапов вылизывал при каждом удобном случае с такой тщательностью, словно знал о задницах все и был старым опытным проктологом. Да, Гучкова Роман чтил чуть ли не за святого (а как же? начальник же), был по-собачьи верен и превозносил в разговорах с подчиненными. И лишь эта преданность держала его от ударов с верхов, лишь протекция Гучкова позволила Шарапову больше двух лет пить кровь подчиненных. Платон всегда недоумевал, почему Гучков столько времени держал такого клеща, получившего в среде подчиненных комичное прозвище «бородатый хомячок» за глупую бородку и толстые щечки, но так и не получил нужного ответа. Если общественная мысль в свое время осуждала таких персонажей, как Илью Обломова и Степана Верховенского, обвиняя их в общественной бесполезности, то я, дорогой читатель, полностью убежден, что уж лучше тысячу Обломовых и Верховенских, чем один «полезный», но мерзкий Шарапов, ведь на деле жизненного поприща весьма ценны порой бывают люди, не трогающие этого поприща вообще, тем самым не рискуя навредить ему своим вмешательством. Шарапов же делал это ежечасно.

Вот и сейчас он сидел, нежно обсасывая куриную ножку, и наслаждался эффектом того, как довел до слез секретаршу отдела за то, о чем уже забыл. При входе в кабинет Гучкова, Роман вскочил было облизать любимого начальника, но встретив непривычный, укоризненный взгляд недовольного хозяина, говорящий обо всем, чуть было не завыл как брошенная собака.

Больше всего Платону хотелось сейчас лечь и всласть отоспаться, но он понимал, что даже если бы представилась такая возможность, то свершившаяся в голове катастрофа все равно не позволила бы отдохнуть мозгу. Внутри поселилось такое отчаяние, что Самсонов даже боялся смотреть в глаза Смольной, дабы не выдать своих мыслей. О других людях он вообще думать не хотел, но как назло именно сегодня придется решать проблемы Красовского.

Выпив третью чашку кофе с плиткой горького шоколада, он принял Петра Буганова, опытнейшего аналитика, который обладал жизненной потребностью бежать впереди планеты всей. Платон догадывался, о чем пойдет речь и на этот раз – ускорить сроки завершения проекта «Народный автомобиль».

Едва переступив порог кабинета, еще по пути к предложенному креслу, Буганов привычно затараторил (а речь его была подстать характеру: быстрая и неугомонная).

– Платон Сергеевич! На этот раз я готов представить вам неопровержимые факты того, что нам необходимо ускорить проект! Из надежного источника я узнал, что пару дней назад команде Прохорова удалось успешно испытать их новый двигатель для проекта, весьма похожего на наш, но который даже названия не имеет! Не смотря на то, что в народе мало в это верят, я убежден, что Прохоров добьется своего и выпустит эту машину, но мы должны быть первыми! Надо ускорить сроки проекта!

– Когда ты думаешь, они начнут производство? – равнодушно спросил Платон.

– Года через два.

– Тогда в чем вопрос? «Народный автомобиль» пойдет на конвейер в конце следующего года.

– Да, но ведь они тоже могут ускориться! А мы должны быть первыми! – не унимался Петр.

– Так, все, хватит, давай закроем эту тему раз и навсегда! – не выдержал Платон, которому неуемность Буганова порой вставала поперек горла, как и многим другим. – Что происходит? Почему ты так переживаешь? Что, неужели мир содрогнется и рассыплется в прах, если кто-нибудь опередит тебя и команда Прохорова выйдет на рынок раньше нас?

– Мы должны быть первыми, – намного тише проговорил Буганов. Его взгляд как будто потух на время, чтобы разгореться вновь от досады и непонимания со стороны руководства, что не ускользнуло от Самсонова. Платон понял, насколько больную мозоль сгоряча задел, и в любое другое время проникся бы гораздо больше к недостаткам Буганова, но только не сейчас, когда собственная жизнь трещала по швам, и в голове творилось черт знает что.

– Послушай, Петь, – более мягко, совсем неофициально сказал Самсонов, – Ну что же мне с тобой делать, как помочь? Сколько раз я старался сказать тебе, что… – он ненадолго умолк, размышляя, как бы ни обидеть Буганова еще больше. – Пойми, что для меня «Народный автомобиль» лишь на последнем месте коммерческий проект. Пойми, что я хотел бы хоть что-то в этой жизни сделать для своей страны и народа, а подарить им доступный и качественный автомобиль, как мне кажется, не самое плохое дело. Я, как и все вы, вложил в этот проект слишком много, чтобы в последний момент испортить хоть что-нибудь ненужной спешкой, и, в отличие от тебя, не отношусь так критично к команде Прохорова с их проектом. Напротив, я даже буду рад, если в России в одну эпоху появиться два стоящих проекта, который сможет возродить искалеченный автопром. Могу тебя успокоить лишь тем, что наш проект в любом случае будет превосходить. Звучит похвально? Возможно. Но я опираюсь на сухие данные. При всем богатстве Прохоров не в состоянии поднять такое количество ресурсов, которое использует корпорация. Ты не согласен?

– Согласен, – кивнул Буганов. – Я понимаю вас, Платон Сергеевич, и с болью чувствую собственную слабость, которой когда-то очень гордился.

– Быть всегда первым это не слабость! И ты один из лучших аналитиков, иначе не работал бы у меня, просто не доводи до фанатизма и не воплощай свою потребность там, где не стоит.

– Я постараюсь, – хмуро согласился Буганов, собираясь уходить. – Еще раз извините, стоять не ускорение сроков больше не буду. И все же надеюсь, что мы будем первыми.

Платон выразительно развел руками и проводил Петра самым благодушным взглядом, на который только был способен в подобном состоянии.

Не позволяя себе забыться и расслабиться, он позвонил Смольной узнать, назначена ли встреча с Мельниковым, заместителем министра строительства московской области.

– Да-да, – подтвердила Евгения, – он вызвался сам приехать сюда к четырем часам. Я хотела дождаться, пока вы закончите с Бугановым, чтобы сообщить.

– Приедет сюда? Серьезно? – искренне удивился Платон.