Шмыга кое-что слышал о гаданиях по линиям руки, но понятия не имел, что хиромантия продвинулась так далеко, что может теперь предсказывать судьбу по линиям, изгибам, ямочкам всего обольстительного женского тела.

– Я боюсь, – шептала она в постели, прижавшись к нему разгоряченная, влажная, как только что из душа, после благополучно завершившегося «хиромантического» сеанса. – Не сплю до утра.

«Не бойся, я с тобой!» – хотел привычно успокоить случайную любовницу Шмыга, но вовремя вспомнил, что он вовсе не с ней, и завтра, – надо же, как затянулась командировка, – уедет и никогда сюда не вернется.

– Что ты боишься, зайка моя? – поцеловал ее в щеку.

– Кольку боюсь. Ходит и ходит. В дверь стучит, по окнам кулаками бьет.

– Не открывай, не иди у него на поводу. Будет ломиться, дождись, когда что-нибудь сломает, и вызови наряд милиции. Десять суток получит за мелкое хулиганство, твой дом за километр обходить начнет, – посоветовал бывший юрист.

– Ты не понимаешь. Он упрямый, настырный, и очень любит меня. Не отстанет. Говорил неделю назад, что либо себя зарежет, либо меня… – если я выйду за кого-нибудь.

«О, Господи, сначала бегом замуж за кого попало, потом не чаем, как от него избавиться», – заворочался в постели Иван Петрович. Ему стало душно, горечь и сухость во рту терзали его в приступе начинающегося похмелья. Да и в комнате было непривычно темно и тихо.

– Водицы бы, – попросил он.

И в это время сильный властный стук прокатился от входной двери по коридору к ним в спальню.

– Колька! – вскочила она в сильнейшем испуге. Ледяной пот мгновенно выступил на лбу «хироманта». Шмыга тоже привстал, растерянно натягивая на себя одеяло.

– Не открывай! – Взмолился он и сразу вспомнил того бугая, который едва не сбил его со ступенек магазинного крыльца.

Несомненно – знак! Сейчас влезет в дом пьяная молодая сволочь, увидит потрепанного мужичка в кровати своей бывшей женушки… Да какой бывшей! Поди еще не развелись официально. И что он скажет? Скорее всего, ничего не скажет. За шиворот и мордой в снег. И пару ребер вдобавок сломает. Что она там говорила? Зарежет… Так у него еще и ножичек с собой?

– Убьет, убьет… я это чувствовала, – причитала Марина, торопливо натягивая юбку, ловя дрожащими пальцами язычок молнии…

Вызвать наряд милиции? Как же, поедут они! Разбежались! Как только узнают о семейных разборках, трубку бросят. Еще хуже, если действительно приедут. Увидят его пьяную харю небритую и с собой заберут.

Снег под окнами захрустел под тяжелыми уверенными шагами. Снова посыпались удары, теперь по оконной раме, стекла которой тонко задребезжали в ответ.

– Что сидишь? Одевайся! Шмотки бери и в ту комнату. Там кладовка, я запру тебя. Отсидишься. Ну?!

Судя по командному тону, к ней вернулась полное самообладание. Видимо, он не первый, кому приходилось отсиживаться в той кладовочке. Но как же он в темноте свою одежду найдет?

– Ты хотя бы ночник включила, – раздраженно бросил Иван Петрович, шаря руками по полу в поисках невесть куда запропастившихся носков.

Начинали «сеанс» на кухне, и белье раскидали по всему пути в спальню. Еще, кажется, они кувыркались на полу в зале… Надо же так напиться!

– Марина, – раздался за окном приглушенный голос Надежды Ильиничны Волковой. – Ты спишь? Иван Петрович у тебя?

Голый хиромант с одним носком в руках обессилено привалился к спинке кровати.

– Уехал давно! – крикнула в распахнутую форточку Марина. – Ты что, тетя Надя по ночам шарахаешься, людей пугаешь, спать не даешь.

– Ты что, Мариночка, время-то девяти нет! У тебя все в порядке?

– Да!

– Пойду я тогда. Игоря надо собрать. Завтра с утра в Москву уезжает, в рейс ему.

– Уф-ф, пронесло, – сказала Марина, слезая с подоконника. Села рядом, погладила его по волосатой ноге. – Испугался? – ласково спросила она. И чистосердечно призналась. – Я тоже.

– Так когда твой благоверный последний раз приходил тебя пугать?

– Каждую ночь, клянусь! Ты не подумай, что я это все нарочно придумала. Я очень боюсь.

– И что, ты поговорить с ним не можешь, чтобы отвязался от тебя? Так и будешь каждую ночь дрожать?

– Так он на разговор не идет! Бьет по окнам, молотит в дверь. Открою, стою в ночнушке на пороге… нет его, но чувствую каждой жилочкой, что он где-то рядом прячется.

«Бред!»

– Откуда ты знаешь, что он стучит?

– Кто же еще?! – усмехнулась она. – И ключи у него есть. Точно знаю. Раз открыла глаза, а он в том кресле сидит, худой, оборванный и смотрит на меня.

Иван Петрович непроизвольно глянул в кресло, стоящее темной глыбой в углу комнаты. И тяжелый хмель в голове пошел испарятся, словно изморось на капоте разогреваемого автомобиля.

– Сидел, говоришь? Смотрел… – он поднялся, повертел носок в руках, бросил на пол.

– Ты не думай, я не психическая, я правду говорю, – с живостью вскочила Марина и обняла его. – Я надеялась, ты приедешь, скажешь, что мне делать…

И правильно делала, что боялась. В любом варианте. Если явление бывшего мужа – плод яркой зрительной и слуховой галлюцинации, то налицо глубокое психическое расстройство. Как совершенно нелепую оставим в стороне версию, что мелкий подонок, зная больное воображение своей жены, решил таким образом над ней поиздеваться. Но если в данный момент он мертв, то…

– Где он сейчас, ты знаешь?

– Нашел одну сучку, живет с ней Нижневолжске на квартире. Я ее знаю. Людка, местная шалава. Вечно подбирает то, что другие выбрасывают. Помойщица!

– Да погоди ты! Когда в последний раз вы с ним разговаривали при дневном свете?

– Как же, придет он при свете смотреть мне в лицо своими бесстыжими глазами! Хотя неделю назад осмелился, пьяный приполз. Руки целовал, клялся, что нет у него кроме меня никого на свете…

– Кто-нибудь еще при вашей встрече был?

– Тетка Надя забегала. Я попросила остаться, пока он не уйдет. Для страховки. Он может и руки целовать, и ноги, а потом враз переменится и в морду кулаком сунет. На другой день узнала, что он с Людкой приезжал к ее родителям. За деньгами. Старики пенсию получают, вот они, как воронье, и слетаются.

– Ты уверена, что с ним ничего не случилось? Что он жив сейчас, здоров…

– Конечно, уверена. Людку сегодня утром видела. Значит, и он притащился. Я что перепугалась – думала, раз приехал, опять ко мне на ночь потащится.

Поэтому так обрадовалась заезжему прорицателю! Мужчина. Сможет и за себя постоять, и за нее. Винить за подставу несчастную перепуганную женщину не стоит, а все равно обидно. Что ж, бесплатным бывает только сыр в мышеловке.

– Теперь спать! – приказал Шмыга, первым ныряя в постель. – Как говорится, утро вечера мудреней.

– Ага, – покорно согласилась Марина. – Только обними меня покрепче. Так надоело быть все время одной. Ты знаешь, я даже на ночь постель феном грею, чтобы на теплые простыни ложиться.

Утром, трясясь в промерзшем салоне рейсового автобуса на Нижневолжск, внук потомственной гадалки, страдающий от тяжкого похмелья, никак не мог связать воедино впечатления от своей командировки. Какие-то сломанные самолетики, втоптанные в грязный снег нательные кресты, бабульки, которых должны интересовать только результаты анализов крови на сахар, а они все в будущее заглядывают и видят киношные кошмары…

Фон вокруг Надежды Ильиничны явно повышенный, судя по непрестанным похоронам, идущим на ее улице. Но, пожалуй и все… Да, еще настырный папа, мешающий летчику спать. Но кто его знает, каждый полет, наверное, представляет некую потенциальную опасность, на которую могут указывать эти сновидения. Бить по этому поводу тревогу, значит походить на сумасшедшего, который бегает по улицам с криком «Пожар!», заметив где-то слабую струйку дыма.

Разумеется, без рекомендаций он Волкову не оставил. Тысячу рублей отработал честно. (Дешево взяли. Раньше только за один выезд он брал сто долларов. Это без письменного заключения!) Сыну следует на некоторое время отказаться от полетов, взять небольшой отпуск недели на две. Затем посмотреть, как на это отреагирует его покойный папочка, продолжит ли свои ночные визиты или оставит в покое. Это для того случая, если надвигающаяся опасность связана с его профессиональной деятельностью. Затем стоит оставить свою бывшую семью на тот же срок. Мало ли какие страсти бушуют между разведенными супругами! Тут и до греха недалеко. Один вот такой брошенный муж ходил вокруг жены кругами, ходил, да потом ножик ей в сердце воткнул. Затем попытался покончить с собой, стрелял в сердце из мелколиберного пистолета, но только слегка поранился; взобрался на крышу девятиэтажного дома, но прыгнуть побоялся; выпил горсть каких-то таблеток, но лишь заснул глубоким сном. Так и вытащили его сонного из постели опера. Делами такого рода завалена любая прокуратура, будь-то городская или районная. Поэтому и семью надо оставить в покое, пока не улягутся боль и обида в сердце.