В молодости Петра Петровича после строительного института мобилизовали в НКВД, где он сколько-то прослужил в должности инженера строителя канала Москва-Волга и был списан по здоровью. О том времени он рассказывал, что спал с пистолетом под подушкой, чтобы вовремя застрелиться, когда придут арестовывать.

Пора в НКВД не прошла даром. Мог напугать до смерти случайный телефонный ночной звонок пьяного – слежка! Контакты с внешним миром – магазины, соседи, водопроводчики, электрики – взяла на себя жена. Как-то на уроке литературы, услышав о том, что вся русская литература вышла из гоголевской шинели, Валентин подумал, что его отец, все его поколение, да и последующее с его переданным в наследство страхом, вышли из сталинской шинели.

Но Валентин беспокоился напрасно: к приезду молодых отец обрядился в голубую рубашку и брюки, от которых резко пахло нафталином. А мама была как всегда в чуточку старомодном, но довольно элегантном для ее возраста платье. В тесном коридорчике эти почти незнакомые пожилые люди поцеловали Ирину и, умыв руки, все прошли за круглый стол посреди комнаты напротив черно-белого телевизора «Рекорд», по которому транслировался парад в Москве. По Красной площади двигалась демонстрация трудящихся и телекамеры, как всегда выхватывали улыбающиеся лица, транспаранты, флаги, шары, взрослых, поднимающих на плечи маленьких детей, чтобы те могли лучше разглядеть богов в шляпах на трибунах, похожих издали на грибки – загадочных правителей, возможно, совсем и не людей, а инопланетян каких-то, говорящих лишь языком газетных статей и политических докладов, возможно, даже и не ходящих, как все остальное человечество, в нужник.

– Слава великому советскому народу!.. Ура!..

– Да здравствует всесоюзная ленинская коммунистисеская молодежная организация! Ура, товарищи!..

– Раньше и на первое мая военные парады были, а теперь – только на девятое да на седьмое ноября… – костатировал Пётр Петрович. – Какие межконтинентальные чушки через Красную площадь везли!…

– Скоро повезут… – хмыкнул Валенти, – иностранные корреспонденты обалдеют…

– Ладно вам парады, лишь бы войны не было, зато посмотрите – стол у нас сегодня, как для иностранцев! – ликовала хозяйка.

На белой скатерти гостей ожидали тарелки и блюда: молодая редиска со сметаной, соленые огурчики, вареный картофель с котлетами, вареные яйца, сыр, армянский коньяк с тремя звездочками и тот популярный вид салата, без которого российские женщины не мыслят праздничного стола и который можно было изобрести лишь в Заполярье при отсутствии свежих овощей (консервированный горох, соленые огурцы, колбаса, картофель) называющийся романтически – далеким французским именем «Оливье». Но ко всему была даже ломтиками аккуратно нарезаная красная рыба – истинно русское блюдо.

Выпили по рюмке коньяка за здоровье молодых, по второй за здоровье родителей – и этих и тех.

– А говорим, что плохо живем, – улыбалась Варвара Тихоновна, – мы так и не ели в молодости… Главное – только чтоб войны не было.

Валентин немного волновался, однако родители встретили Ирину благодушно, хотя в этом благодушии и чувствовалась настороженность: видели они ее всего раз на свадьбе и теперь исподволь поглядывали на её крашеные длинные ногти. Ирина чувствовала это и была несколько напряжена, осторожна.

– А у нас уже маленький праздник победы! – улыбнулась Вавара Тихонона, а муж только замахал руками.

– Какой же? – поинтересовался Валентин.

– Краны на кухне и в ванной слесарь заменил. Вы и не представляете чего это нам стоило.

– Дорого?

– Дорого? – Да Бог с ним, мы были готовы отдать эту бутылку или траяк, просто три дня не хотел идти, а вода хлещет, пришлось звонить начальству.

– «А кто вы такая?» – лениво так мне говорят. – «Я, говорю, ветеран войны, я с Брежневым на Малой Земле воевала, вот напишу ему и вас тут приведут в чувство!»

– Ты ж с ним не воевала, ма…

– Ну и что! Зато как подействовало. В тот же день, через полчаса этот жирный Миша был на месте, все исправил и даже денег не взял, сколько ни предлагала…

– Ну, ма!..

Все посмеялись.

Варвара Тихоновна работала в библиотеке городского клуба культуры и считала себя женщиной продвинутой и современной. Поговорили о погоде, о Москве, об учебе, и Варвара Тихоновна спросила Ирину, любит ли она поэзию.

– Да, – ответила Ира, – Есенина особенно и Гарсия Лорку… – тут же продекламировала строчки – «Шэганэ ты моя, Шэганэ…»

Варвара Тихоновна одобрительно, как преподаватель, принимающий экзамены, кивнула, хотя про Гарсия Лорку не слыхала.

Петр Петрович в основном молчал и лишь крякал, опрокидывая очередную рюмку.

– А скоро 9 мая! – Воскликнула Варвара Тихоновна. – Вот настоящий праздник! Петь, ты бы что рассказал о войне героическое.

– Героическое? Смотрите сами это враньё. Что вам мало по телевизору и в кино показывают?

– А ты про то, что не показывают…

– Что рассказывать – смотрю на парад, а думаю: столько зря народу побило!..

– Как зря? – удивилась Ирина.

– А так, что снопами нас косили… Атаки эти бессмысленные по пятнадцать раз в день, когда почти безоружные шли и шли по открытой местности, батальон за батальоном клали, а у немцев никаких потерь, зато наши генералы наверх рапортуют – было наступление. И тут же новых пригоняют и под огонь сразу…. – только атака: видите ли, советский солдат не умет отступать – так в штабах считали, потому что любые разговоры о том, что надо бы повременить, подкрепления дождаться, мальчишек чуть обучить, обойти с фланга, трусостью считались – с последующими последствиями в виде разжалования вплоть до расстрела. В одной из таких атак меня ранило и трупами завалило… Не победители солдаты – а мученики! Победитеди – генералы да маршалы!

Героизм… А нередко бывало – солдат, не к столу сказано будет, оправиться выбежал из окопчика, вроде всё тихо… А тут немецкий самолет, ну кажется, что ему один человек, так ведь нет же, снизится, и не успеет, пардон, не при дамах будет сказано, застегнуть галифе боец, даст очередь – и нет человека…

– Петя, ну хватит!

– Так сами просили…

Когда перешли к чаю, Валентин насмешливо спросил:

– Что, пап, снова Толстого читаем?

– Вот были люди!.. – покачал головой уважительно Петр Петрович.

– А что твой Толстой, только поучать может – по мне, уж лучше Достоевский – он с читателем на равных!

– Толстой – гений! – возразил Петр Петрович.

– Да в чем гений – зануда ужасная и как мыслитель слабоват: школы дурацкие создал, которые ничему не учили, проповедовал бедность, а жил барином в Ясной Поляне… Лицемер он! Да еще это опрощенчество…

– Ну-ну-ну… – посмеивался Петр Петрович, однако в спор не хотел вступать.

После обеда Валентин созвонился со своим школьным другом Валерой, который сразу пригласил его и Ирину к себе в гости. Валера тоже недавно закончил технологический институт в Москве, но вернулся домой и инженерил на машиностроительном заводе имени Кирова, Никто не видел в городе ни машин, ни автомобилей, которые выпускал этот сверхзасекреченный завод, зато любой алкаш после первого же стакана мог по «секрету» сообщить первому собутыльнику в знак глубокой симпатии к «мужику», что на нем делают боеголовки для ядерных ракет и с гордостью добавить, если вдруг «мужик» окажется не местный, что в случае войны первую бомбу бросят на Новотрубинск, а только вторую на Москву.

Идти до Валеры было недалеко, минут пять, и за эти пять минут им трижды повстречались военные – лейтенант, прапорщик и два рядовых.

– Такое впечатление, что вся страна готовится к войне! – вздохнул Валентин. – Столько везде военных – и здесь, и в Москве… А сколько среди наших знакомых на войну работают? Михеев, Валера…

– Ты не хорошо сказал: работают на войну – у нас никто не хочет войны, они нас защищают!

– На Западе тоже так думают, а получается только приближаемся к ней. – усмехнулся Валентин.