Выйдя в огород, Бурцев стал думать, где выкопать яму для могилы. Каждое место ему чем-то не нравилось. То это было близко с домом, то очень близко с забором. Его копание могли услышать соседи и поинтересоваться, что он задумал. «Как я потом буду здесь жить, зная, что где-то закопана убитая мной женщина?.. Продать этот дом тоже будет невозможно, потому что новые хозяева, вероятно, захотят еще что-нибудь построить и надумают копать землю под фундамент. Увезти труп в лес и закопать – тоже рискованно. Во-первых, для этого нет личной машины, а такси не годится, так как нет гарантии, что не останется от трупа какой-нибудь след. Во-вторых, в лесу меня может увидеть какой-нибудь случайный свидетель», – рассуждал Бурцев, стоя посреди огорода. Наконец, Валерий определился и пошел в конец участка, где забор не граничил с соседскими огородами, а примыкал к не огороженному участку для посадки картошки. Этот участок не был оформлен в собственность, но если заняться, то этого можно добиться, потому что отец с матерью всегда там высаживали картошку, и никто из соседей не мог претендовать на эту землю. Все соседи тоже имели такие же «прихваченные» и примыкающие к основной земле с домом участки для картошки. Как решил Бурцев, главное – никто не услышит и не заметит, что он выкопал яму рядом с забором в черте своей огороженной и оформленной в собственность земли. Одно только смущало Валерия: у забора с интервалом в пять метров росли яблони, которые через год приносили мелкие, но сладкие плоды. Бурцев решил копать, несмотря на то, что мог повредить корни деревьев. Зоя по его предположению имела рост – метр шестьдесят или чуть больший. Валерий пошел в дровяник, взял лопату и прорубил дерн на участке размером два метра на метр. Сняв небольшими квадратами дернину, Бурцев отложил куски с черной землей и травой в сторону, чтобы потом вернуть их на место. За час Бурцев выкопал земли на три штыка. Соленый пот заливал ему лицо и щипал глаза. Отложив лопату, Валерий засунул ладонь под майку на животе, нагнулся и вытер лоб и глаза. «Нужно сходить и посмотреть, что она делает», – подумал Бурцев. Зайдя в подвал, он опять не увидел пленницу. Было слышно, что она моется в бане. Попив воды из-под крана, Бурцев спустился в подполье и достал спальные принадлежности, что давал Зое на прошедшую ночь, и затем вновь ушел копать землю. Чем больше он углублялся, тем невероятнее казалась ему его затея убить несчастную женщину. Он вдруг поразился своей нацеленности на убийство и тем приготовлениям, что были необходимы. Валерий копал могилу, а сам продолжал надеяться, что она не пригодится. «Как я смогу потом оставаться нормальным человеком?.. Человек, совершивший убийство, превращается в изгоя по собственной воле. Я вряд ли смогу жениться и иметь детей. Как мои дети будут бегать в этом саду, в котором будет лежать у забора убитая мной жертва? Как я смогу полюбить какую-нибудь женщину, уже являясь убийцей другой? Чем моя жизнь будет лучше, если я убью и все сложится так, что я не сяду в тюрьму? Я буду свободен в пространстве. Я не буду вынужден питаться тошнотворной баландой. Я не буду ходить строем на работу. Меня не будут ночью будить, ударяя рукой по моей шконке при ночном пересчете. Я не буду круглосуточно думать о бабе и останавливаться, как пораженный, если вдруг увижу учительницу, идущую в школу в сопровождении солдата-срочника внутренних войск. Я не буду видеть потерянных и опустившихся людей, которые от безысходности идут на зиму в тюрьму, совершая мелкую кражу. Я так же не буду видеть тех из них, кому по несчастью выпала доля выходить на свободу зимой. Когда они не ведают, куда им идти. Эти несчастные люди просят оставить их в лагере, хотя бы до весны, но их вышвыривают за ворота, потому что у них нет приговора, а значит, и скудного довольствия. Я не буду обязан снимать шапку зимой, приветствуя служащего колонии в погонах. Я не буду стоять покорно, когда мою одежду ежедневно обыскивают при выходе с предприятия на зоне. Я не буду ждать полгода, чтобы увидеть своих близких людей, чтобы пожить с ними в одной комнате двое или трое суток. Я не буду носить черную одежду с нашивкой, указывающую мою фамилию и номер моего отряда, как заключенный концлагеря. Я не буду ездить в вагонах для заключенных, как скот, на который с остервенением лают при посадке и высадке из вагона злые сторожевые псы. Этих огромных людоедов удерживают на звенящих металлом поводках солдаты с автоматами, и все эти солдаты – выходцы из среднеазиатских республик, потому что они искренне не любят тебя и не пойдут на возможный контакт с тобой, человеком другой веры, культуры и белым цветом кожи. Я не буду смотреть на одуванчик в запретной зоне, как на проявление инопланетной жизни. Я не буду вынужден подчиняться и подобострастно улыбаться тем людям, которые мне неприятны и даже омерзительны. Я не знаю, какова будет моя жизнь, если я совершу убийство, но не окажусь в тюрьме… Может быть, это существование станет приносить такие душевные страдания, которые превысят физические и моральные страдания от длительной тюремной и лагерной жизни. Мне известно из рассказов убийц, что если человек совершит одно убийство, то не сможет потом остановиться. Жизнь другого человека для него теряет святость… Может, мне стоит сделать предложение этой бабе и жениться на ней? Она не замужем… Вот только она старая уже и родить мне, наверное, не сможет. Это для матери будет неприятная партия. Опасно то, что эта баба может дать лживое согласие, а потом все же посадит меня, когда выберется отсюда… Сегодняшний вечер должен дать мне понять, какой она человек. А могила должна быть готова на всякий случай», – рассудил Бурцев, стоя уже по пояс в яме. Через час он стоял на штык ниже поверхности. «Как я отсюда выберусь?» – подумал неожиданно с легким испугом Бурцев, чувствуя холод от близости могильной земли вокруг себя, но тотчас его осенила догадка, что нужно воспользоваться лопатой. Он положил черенок поперек ямы и как на перекладине подтянулся на нем, затем закинул колено правой ноги на край могилы. С трудом он выкарабкался, насыпав обратно вниз немного выкопанного грунта.

«Хочется есть», – подумал Бурцев, возвращаясь окончательно в подвал, напугавшись холода могилы и представив, насколько страшно быть закопанным в такой сырой и безжизненной земле. За столом в комнате отдыха при бане Зоя сидела в ярком свете и в тепле. На нее был надет желтый махровый халат, и она, разомлевшая от пара, пила чай. На голове у нее было повязано полотенце в виде турецкой чалмы. Теперь Зоя выглядела не так пугающе, как при выходе из подполья. Сейчас лицо ее немного блестело от крема, и запах от этого крема распространялся повсюду. В ее сумке имелись и духи, но сейчас пленница ими не воспользовалась, памятуя причину ссоры в такси. Главное, что удивило Бурцева, – ее губы. Они были слегка подкрашены помадой. Невероятно, но после бани ее синяк под обоими глазами заметно уменьшился. «Несомненно, что этот синяк и за неделю не сойдет, но если каждый вечер принимать горячую баню и париться, то он исчезнет значительно раньше… – подумал Валерий. – Но губы! Губы! Почему она их накрасила? Или это неосознанная женская привычка, или это для меня?.. Это, несомненно, для меня, ведь других мужчин здесь нет. Я же на ее симпатию выкопал холодное и страшное ложе для нее. Я, безусловно, чудовище!» – говорил мысленно Бурцев и не хотел верить перемене в лучшую сторону к себе пленницы.

– С легким паром, – не смея улыбнуться, тихо сказал Валерий, продолжая оставаться какое-то время пораженным контрасту между холодной сырой могилой и тем теплом и светом, что окружали в данную минуту чистую и раскрасневшуюся Зою.

– Спасибо, – смутившись, ответила она. Зоя поставила чашку на стол и непроизвольно натянула халат на голые колени, потом неосознанно начала поправлять полотенце на голове. Зоя явно волновалась и словно не знала, куда пристроить руки, несмотря на то, что была значительно старше Бурцева, а в жизни всегда уверенной в себе женщиной. Ей стало вдруг неловко из-за того, что она быстро освоилась в доме у чужого мужчины, который только вчера избил ее и изнасиловал. Она чувствовала себя как женщина-добыча в руках этого безжалостного мужчины, и поэтому рассудительно смирилась с ситуацией. Ее жизнь до этого плена казалась ей уже нереальной, где она могла грубо и властно говорить с подчиненными на работе мужчинами. Она прожила почти сорок лет и, словно дитя, не предполагала, что могут существовать такие дикие, жестокие и непредсказуемые люди, как ее похититель. Зоя догадывалась, что существуют где-то страшные преступники, но что в своей жизни пересечется с одним из таких – она никогда не ожидала.