— Я рада, милый мой. Я так рада видеть вас, — горячо сказала она и смахнула набежавшую на глаза слезинку. — Жаль, матушка ваша не дожила до сего радостного мига, — но, увидев тень, набежавшую на лицо Федора, тут же торопливо добавила: — Это я к тому, что до нас дошли слухи, будто бы вы погибли и все такое прочее. Какое счастие, что они не оправдались!

— Наслышан я об этих пересудах, Варвара Васильевна. И право же, мне небезынтересно узнать, откуда пошла сия молва.

— Пустое все это, — отвела глаза в сторону Мамаева, сделав вид, что выискивает кого-то среди гостей. — С большинством присутствующих, я полагаю, вы знакомы, так что нет смысла вас им представлять.

Федор окинул внимательным взглядом залу, в которой небольшими группками располагалось человек тридцать. И, действительно, многие лица были ему давно известны, как мужчины, так и дамы, но вот в дальнем углу на небольшом диванчике вполоборота к Дивову сидела премиленькая барышня. Что она премиленькая, он решил по значительному числу поклонников, окружавших ее. Сам же Федор издали видел только изящные плечи и шею в обрамлении темно-синей кисеи да золотистые локоны незнакомки. Было в ее облике что-то смутно знакомое, беспокоящее, как отзвук некогда любимой, но забытой мелодии, которая все вертится в уме, всплывает фрагментами из глубин памяти, но никак не может обрести законченность.

— Знаком, но не со всеми, — отозвался он. — Вон с той чаровницей, — Федор взглядом указал на барышню в синем, — не имел чести. Кто она?

Варвара Васильевна несколько растерянно посмотрела на Дивова.

— Это… моя компаньонка…

Дивов выжидающе смотрел на Мамаеву. Пауза несколько затягивалась.

— Так вы меня представите? — не выдержал, наконец, Федор.

— Отчего же… — забормотала вдруг себе под нос Варвара Васильевна. — А вот возьму и представлю…

И с загадочной фразой: «Чему быть, того не миновать», — решительно направилась к диванчику.

Мир странно изменился в то мгновение, когда он услышал: «Елизавета Петровна…» — поднял голову и столкнулся с пристальным взглядом потемневших, как предгрозовое море, глаз, время от времени тревоживших его беспокойные сны. Лиза?! Здесь? В Казани? Мадам? Замужем… Как она могла?! А почему, нет? Кто этот счастливчик Толобузин? И при чем здесь тетушка Варвара Васильевна? Сотни вопросов в единый миг пронеслись в его голове.

Он смотрел на Лизу, узнавая и не узнавая, как будто всматривался в хорошо знакомый буколический пейзаж, который причудливая игра светотени вдруг неузнаваемо преобразила в фантастический, диковинный вид. Пожалуй, можно бы было сказать, что она похудела, исчезла девическая округлость, сочность налитого румяного яблочка и появилась пленительная женственность утонченных форм. Нет, все не то. Тут было нечто иное, трудноуловимое, что невозможно было увидеть глазами, а лишь ощутить как эфемерный аромат экзотического цветка, манящий и опасный.

И его сердце тотчас откликнулось на сей колдовской зов. Ясное осознание того, что он не переставал любить ее все эти годы, наполненные боями, кровью и страданиями, потрясло все его существо.

Обмен язвительными репликами только подогрел любопытство в душе Федора, а холодный надменный вид Лизаветы вызвал тихую ярость и какую-то почти детскую обиду. Быстро же в ее сердце занял место другой. Впрочем, чего еще можно было ожидать от молоденькой восторженной девицы, окруженной сонмом поклонников? Браузе, он, потом этот почивший бедолага Толобузин… Вон, вьются вокруг нее, как мотыльки у пламени свечи, еще двое страждущих: господа Траверсе и Чегодаев, если ему не изменяет память. Что ж, надо признать, весьма, весьма приличные партии для молодой вертихвостки. Сидя за роялем, он время от времени бросал короткие взгляды в сторону Лизы и ее кавалеров. Оживленный разговор, негромкие всполохи смеха, доносившиеся оттуда, донельзя раздражали его и без того до предела натянутые нервы. Исполнив арию Перголези «Если любишь», Федор на несколько мгновений задумался. Он не позволит достопочтенной Елизавете Петровне проигнорировать свое присутствие, даже если их любовь была лишь незначительным эпизодом в ее прошлом, как она там сказала — «мимолетным знакомством»?

Бархатистый баритон Дивова постепенно наполнил залу, вытесняя из нее журчание разговоров. Воцарилась тишина, присутствующие стали перебираться поближе к роялю, разворачивая кресла в сторону исполнителя. Глубокий мужской голос завораживал сдержанной, затаенной горечью:

Лиза застыла, услышав первые звуки романса. «Что б тебе пусто было», — пронеслось у нее в голове. Окаянный змей-искуситель капля за каплей вливал в ее душу сладкий яд, вызывая бурю негодования и одновременно щемящую, пронзительную нежность. Она повернула голову и встретилась глазами с Федором. Он смотрел на нее спокойно и просто, потом где-то в глубине его глаз зародилась несмелая улыбка, тронувшая уголки его губ и преобразившая лицо. Реальный мир потерял четкие очертания, и им показалось, что они перенеслись в небольшую гостиную комендантского дома в Архангельске. Где-то рядом постукивали спицы Ольги Самсоновны, бился в окна холодный ветер с Двины, звучало старенькое фортепьяно. «В душе моей одно волненье, а не любовь пробудишь ты», — прозвучала заключительная фраза, заставившая Лизу очнуться от окутавшей ее чары.

Раздались аплодисменты, исполнитель скромно склонил русую голову, а когда поднял ее. Елизаветы в зале уже не было. Дивов встал из-за рояля и решительно направился к тетушке. Весьма неучтиво оторвав ее от разговора с известной городской поэткой Серафимой Факс, он отвел ее в сторону и приступил к допросу.

— Драгоценная Варвара Васильевна, извольте объясниться, — глядя прямо ей в глаза, начал он.

— Это по какому такому поводу? — воззрилась на него Мамаева.

— Вы сказали, что Елизавета Петровна… Толобузина, кажется, — ваша компаньонка, — обвиняющим тоном произнес он.

— Сказала, — подтвердила та. — Да что же в этом предосудительного?

— Я был знаком с Елизаветой Петровной, когда служил несколько лет назад под началом ее батюшки. В Архангельске, — пояснил Дивов.

— И что с того? — не поняла или сделала вид, что не поняла, Варвара Васильевна.

Федор вздохнул и стал объяснять, как малому дитяте.

— Мне бы хотелось услышать от вас, каким образом она попала в Казань? Почему оказалась в вашем доме? И что случилось с достопочтенным господином Толобузиным?

— Слишком много приватных вопросов, mon cher, о жизни дамы, с которой, как я понимаю, вы были знакомы не очень долго и даже не сразу узнали при встрече. Откуда такое любопытство? — ершисто ответила Мамаева.

— Те-туш-ка, не увиливайте, — поддал упорства в голос Дивов.

— Ах, Теодор, вы хотите сделать из меня сплетницу, — сменила тактику Варвара Васильевна.

— Если понадобится, то да.

— Будь по-вашему, — обреченно вздохнула Мамаева. — Могу сказать только, что после смерти отца генерала Тормасова Елизавета Петровна вместе с сыном приехала сюда. Я живу одиноко, сам знаешь. Иван Данилович давно умер, дети выросли, вот и попросила ее пожить у меня. Тем более что Толобузины с Мамаевыми хоть и дальняя, а все же родня.

Дивов некоторое время пораженно молчал.

— Генерал Тормасов умер? — переспросил он. — Когда?

— Давно уже, летом двадцать седьмого.

— Вскоре после моего отъезда из Архангельска… Постойте, вы сказали «сын»? У Елизаветы Петровны есть сын? — ошеломленно уставился на тетушку Федор.

На языке у Варвары Васильевны так и вертелась фраза, что, мол, у тебя, обалдуй, «тоже есть сын». Но кто она такая, что бы встревать в эту запутанную историю?

— Да чему ты так удивляешься? Она же не монашка, а замужняя дама.

— И что за фрукт был этот Толобузин? — с нотками ревности в голосе поинтересовался Федор. — Что-то я в вашей родне такового семейства не припоминаю.